Филе из палтуса (с иллюстрациями)
Шрифт:
— Бросьте дурачиться, — сурово сказала она, — и подставляйте нос, чтобы я его закупорила.
И она живо затолкала мне в правую ноздрю около метра марли, смоченной адреналином, действуя так ловко и бесстрастно, словно фаршировала кролика. Затем она крепко сжала мою переносицу двумя пальцами, одновременно прикладывая лед к вискам. Струйки крови с водой намочили мою пижаму, не помогла и марля, кровь брызнула на простыни и наволочки. Пимми засунула мне в нос свежий кусок бинта. Кровать и комната теперь напоминали нечто среднее между скотобойней
— Плохо дело. — Пимми грозно нахмурилась. — Придется мне позвать врача. Лежите тихо. Брида, следи за тем, чтобы он лежал тихо.
С этими словами она вышла.
— Надеюсь, она не за доктором Граббинсом пошла, — забеспокоился я. — Он обаятельный человек, но как врачу я ему не очень доверяю.
— Я тоже надеюсь, — спокойно произнесла Брида.
— Почему? — тревожно осведомился я.
— Ну, не такой уж он хороший врач. По правде говоря, я не пригласила бы его к серьезному больному. В два счета может угробить.
— Вот и у меня осталось такое впечатление, — признался я. — Есть в нем что-то такое, из-за чего мне кажется, что он застрял на уровне коновала, заливающего культю кипящей смолой.
— Невежда, — мрачно молвила Брида. — Думает, что пастеризация — способ обработки лугов, где пасутся коровы.
— И что Листер — фамилия известного композитора, — включился я в игру.
— Наверно, — согласилась Брида. — А Гарвей — фамилия изобретателя хереса.
— И что ангина — нехорошее женское имя?
— Я уж не говорю про пенициллин, — продолжала Брида.
— Магазин, где торгуют пенобетоном?
— Вот именно. Когда-нибудь…
Однако что собиралась изречь Брида, останется неизвестным, ибо в эту минуту в комнате вновь появилась Пимми.
— Поднимайтесь, — распорядилась она. — Доктор Граббинс велел отвезти вас в больницу Ватерлоо, там вам сделают прижигание.
— Господи, — произнес я. — То, чего я боялся. Мне затолкают в правую ноздрю раскаленную кочергу.
— Не говорите ерунду, — сказала Пимми, подавая мне пальто. — Для этого есть особая палочка.
— Палочка? Горячая лучина? Кажется, я пришел к вам за миром и покоем?
— Не будет мира и покоя, пока мы не остановим ваше кровотечение, — деловито возвестила Пимми. — А теперь надевайте пальто. Я еду с вами. Так предписал врач.
— Единственное толковое предписание, выданное им после того, как он получил диплом, — тепло откликнулся я. — И как мы туда поедем?
— Такси, — коротко ответила Пимми. — Машина ждет. Водитель, как мы выяснили вскоре, был ирландец, коротыш с лицом, напоминающим грецкий орех.
— Куда поедем? — справился он.
— Больница Ватерлоо, — внятно произнесла Пимми.
— Ватерлоо… Ватерлоо… — задумался водитель. — Это где же будет?
— У Вестминстерского моста, — пояснила Пимми.
— Ну да, конечно, конечно. — Водитель хлопнул себя по лбу. — Доставлю вас в два счета.
Мы забрались в машину и укрылись одеялом, ибо вечер выдался очень холодный. Некоторое время ехали молча.
— А я-то собиралась сегодня вечером вымыть голову, — вдруг сообщила Пимми с укоризной.
— Весьма сожалею, — ответил я покаянно.
— А, не берите в голову, — успокоила меня Пимми и добавила нечто загадочное: — Я могу сидеть на них.
— Сидеть на волосах? — спросил я, полагая, что речь идет о каком-то новом способе приводить в порядок шевелюру.
— Ну да, — гордо возвестила Пимми. — У меня длинные волосы. Недавно мне предлагали за них семьдесят фунтов.
— Но с лысой головой вы будете выглядеть отнюдь не привлекательно, — заметил я.
— Я так и подумала, — сказала Пимми, и снова воцарилась тишина.
Машина остановилась перед светофором, и водитель повернулся, чтобы посмотреть на нас. Бело-голубое уличное освещение придавало не совсем обычный вид моему окровавленному лицу.
— Слушайте, у вас там все в порядке? — тревожно осведомился водитель. — Я смотрю, кровища так и хлещет. Может, лучше остановиться, чтобы вы могли прилечь, а?
Я поглядел на осыпаемую крупой гололедицу на тротуаре.
— Нет, спасибо, пожалуй, не стоит, — ответил я.
— Вы не пробовали запихать что-нибудь в нос? — внезапно осенило водителя.
Я объяснил, что моя правая ноздря и без того уже напоминает забитый мусоропровод. И что в больнице мне сделают прижигание.
— Это как делали в старину? — живо заинтересовался водитель.
— В каком смысле? — не понял я.
— Ну как же, человека подвешивали за руки, распинали и жгли.
— Нет-нет, это нечто совсем другое, — заверил я. И добавил: — Надеюсь.
Поднявшись по пандусу (мимо знака, на котором, как мне тогда показалось, должно быть из-за общения с ирландским шофером, было написано: «Не для протестантов»), на самом же деле значилось: «Не для пешеходов») к входу в больницу, мы живо вошли внутрь и не увидели ни накурившихся хиппи, ни пьяниц, хлебнувших метилового спирта, ни маленьких мальчиков с головой, застрявшей в оловянной миске. Даже в амбулаторном отделении не было никого, кроме дежурной сестры. Она завела нас в какую-то палату и осторожно уложила меня на некое подобие операционного стола.
— Врач придет сию минуту, — сообщила она с таким благоговением в голосе, точно провозвещала второе пришествие.
Вскоре явился некий подросток в белом халате.
— Добрый вечер, сэр, добрый вечер, — радушно приветствовал меня, потирая руки, юный практикант. — Насколько я понимаю, у вас кровотечение из носа, сэр.
Если учесть, что мои борода и усы затвердели от запекшейся крови, что из правой ноздри продолжала капать кровь и вся моя одежда была покрыта красными пятнами, я не был склонен называть его диагноз особенно блестящим и проницательным.