Филе пятнистого оленя
Шрифт:
Днем всегда все так некрасиво, поэтому мне нравилось, что все происходило именно днем. Чтобы не было похоже на кадры из фильмов, где все всегда идеально — гладкие тела, безукоризненные фигуры, матовая кожа. А тогда я видела его родинки, пупырышки мурашек, варикозную сеточку на ногах. Я была молода, я была гладкая, розовая и такая контрастная по сравнению с не очень привлекательным стареющим мужчиной.
Он торопился. Он раздвинул мне ноги и застыл, глядя на выбритые персиковые складки, а потом, оказавшись на мне и во мне, двигался резко, рывками, сжимая меня, дыша
Он был такой тяжелый, и мне, молодой, красивой, так сладко было чувствовать приближающуюся старость этого тела, слышать тяжелые удары его сердца, видеть испарину на лбу и думать, как мне еще далеко до всего этого. И мне казалось, что я выпиваю из него все соки, чтобы, зарядившись горячей силой его желания, стать еще восхитительнее, еще сексуальнее, еще порочнее. И когда он вышел из меня и лег устало рядом, я, глядя на слившееся с простыней тело, на съежившийся член, на пульсирующую на виске вену, погладила себя между ног, собрав бережно несколько дрожащих желейно белых капель, и долго слизывала их с пальцев, и думала, что, наверное, именно таким должен быть на вкус эликсир вечной молодости.
Когда я уходила, он стоял в дверях — одетый. И не пошел меня провожать, потому что я сказала, что не нужно. И он стоял долго, я не слышала, как хлопнула дверь, даже оказавшись на первом этаже, а проходя через двор, взглянула мельком на окна и увидела за занавеской лицо. И решила, что мне показалось. И больше не думала о нем…
— Еще два кофе, пожалуйста. И два кусочка белого торта.
— Я не буду, Ань. Я торты не ем.
— Тогда один кусок белого торта.
Я в отличие от некоторых торты ела — с большим удовольствием. Достала из сумочки помаду, и карандаш с кисточкой, и пудреницу, и долго и тщательно поправляла макияж.
— Можно позвонить?
Юля быстро ткнула пальцем в сторону моего телефона.
— Звони, конечно.
Она замешкалась, беря в руки телефон, вертя его так, словно видела в первый раз. Я только сейчас сообразила, что она не представляет, как им пользоваться — а спросить не решается, думает, что будет выглядеть как дура. Ну естественно, она же такую крутую из себя строила — и вот вся крутость улетучилась.
— Номер набери, а потом нажми на зеленую кнопку, — посоветовала спокойно.
— Да я знаю, знаю — просто модель странная…
«Устаревшая?» — хотела спросить язвительно, но сдержалась.
Времени оставалось не много, как раз выпить еще чашечку кофе, съесть обожаемый мной кусок торта, от которого я не в силах отказаться, и тронуться в путь. Большое окно помрачнело, и пальма в пластмассовой кадке смотрелась скорее нелепо, чем экзотично на фоне
И я смотрела в этот периодически замутняющийся дымом облаков глаз и вспоминала, потому что знала, что забуду опять эту историю, а если уж вспоминать, так все сразу…
После этого у нас была еще одна встреча. Много позже, чуть ли не через два года. Я шла мимо того старого, разбитого параличом времени дома, подряхлевшего, пустоглазого. Шла, кокетливо кутаясь в пышный воротник дубленки, поправляя рукой, затянутой в замшевую перчатку, белокурые волосы, спадающие на глаза. Аккуратно обходила одни лужи, попадая в другие. Зима была такая же, как сейчас…
И когда проходила мимо подъездной двери, почему-то подумала вдруг: «Зайти?»
А внутри, в подъезде уже, было тихо, ветер остался на улице и бесновался бессильно, кидаясь в окна. И совсем как тогда, в первый раз, рука моя потянулась к звонку — только это была уже другая рука, с вызывающе ярко накрашенными ногтями, вся в золотых кольцах, кокетливо отогнувшая мизинец.
Я почему-то знала, что он сейчас один. И по удивленно-радостному выражению его лица, появившегося в проеме, поняла, что не ошиблась.
Зачем я это сделала? Я толком и не понимала. Может, просто хотелось проверить его реакцию на себя нынешнюю. Все-таки у меня было уже кое-что за спиной — и я изменилась.
— Аня?..
— Добрый день. Вы ведь думали обо мне, не правда ли?..
Он замялся, как всегда не в силах сообразить, что это шанс сделать мне несложный комплимент. Он-то ведь совсем не изменился.
— Заходи…
Он так суетился вокруг меня в коридоре, помогал снять дубленку, доставал тапочки, и я вдруг увидела, даже в полутьме, что он очень сильно постарел.
А потом мы пили чай, и он все смотрел на меня, и ничего не говорил, а мне приятна была мысль, что я — его последняя любовь, такая книжная, изысканная. И что я являюсь ему во сне, молодая и чистая внешне, но очень развратная внутри, и что он не в силах забыть и не в силах вернуть того, что между нами было. Да, мне приятна была эта мысль, потому что я точно знала, что это неправда.
И я вскоре встала и сказала ему, что пошла в душ, и мне показалось, что услышала в его молчании согласие и благодарность. И стояла под водяными струями, греясь в своих воспоминаниях, глядя на равнодушное голубое пламя газовой колонки — такое же, как я, горячее, распаляющее и бесчувственное.
А потом я вошла в комнату и молча легла к нему в постель, не торопясь никуда, зная, что то, что сегодня будет, будет последним актом символично-торжественного спектакля, длившегося так долго и вот теперь подходящего к концу. И поднялась на постели во весь рост, демонстрируя ему прелесть созревшего, не детского вовсе тела, сладострастного, сочащегося сексом. И пока он смотрел на меня, лежа, улыбаясь слегка, отмечала про себя, как расставлены декорации — они ведь тоже часть спектакля, верно?