Филе пятнистого оленя
Шрифт:
А потом опять взглянула на него. И вот тут он обернулся. И недовольно уставился на мои ноги и обтянутую розовой тканью оттопыренную попку. Я сразу улыбнулась смущенно и, приняв нормальную позу, начала поправлять сбившееся постельное белье. Но я знала, что он видел то, что ему следовало увидеть, и когда он встал, заскрипев ножками кресла, знала, что он идет не ко мне, но облизнула губы и откинула голову назад, чтобы смутить его и заставить подумать о том, что он вовсе не так стар.
Мне казалось всегда, что у отцов девочек сильно развит эдипов комплекс наоборот. В том смысле, что в отце просыпается некоторая педофилия, когда он видит, как его дочка растет,
В кухне щелкнул выключатель, вернув меня из философских раздумий в реальный мир, где не было теоретических отцов и теоретических дочерей, не было никаких изысканных сексуальных комплексов, а старина Зигмунд Фрейд со своими исследованиями вышел из моды и стал чем-то архаично-допотопным. Кружевных детских трусиков тоже не было, а все, что оставалось в этом скучном реальном мире, — это моя дурацкая подруга, ее папаша и я.
Я вдруг подумала, что выключатель отделяет мир выдуманный от мира действительного. И что этим самым выключателем могу быть я, потому что я могу заставить себя поверить в то, что нет ничего невозможного, я могу вызвать порочное желание у старого неинтересного мужчины, я могу заставить его мечтать о чем-то непристойном, и я могу осуществить его мечту…
— Вы не хотите угостить меня чаем?
Я стояла в дверях кухни, вытянувшись всем телом и прислонившись спиной к косяку, согнув одну ногу в колене. Я очень красиво стояла, очень сексуально, а на ногах у меня были туфли, которые я надела в коридоре.
Он посмотрел на меня, кивнул на потертый диванчик в углу и отвернулся к мойке, наполняя чайник водой. Я стояла в той же позе, не собираясь садиться на этот кошачий диванчик, глядя на его затылок и спину. Он был кудрявый, и на руках были кудрявые рыжие волосы, и даже немного на плечах. И я подумала, что он не очень-то старый, плечи у него такие широкие и мускулы есть.
— Готов твой чай.
Он насыпал заварку, наливал в чайник кипяток, я за всем этим следила из-под ресниц. Он ни разу не взглянул на меня и, закрыв чайник щербатой крышечкой, подошел к окну, отодвинул синтетическую занавеску и уставился на улицу. Над головой его, почти касаясь волос, покачиваясь, висели на ниточке перцы сушеные, по-стариковски скрючившиеся, зловредно-красные. Юлькина мамаша периодически отрезала один и клала в суп, и их становилось все меньше, а скорбных пунктирных кусков белой нитки между ними все больше, и они, зная о своей участи, делались еще злее и несноснее.
Я думала, о чем же он размышляет, глядя на улицу? Или он смотрит, не возвращается ли Юлька? Или ждет жену?
— А где Надежда Михайловна?
— Она за городом, у матери, отдыхает. Сядь, что ты стоишь-то? — На лице у него были усталость и скука.
— А где у вас сахар?
Он недовольно поджал губы и неохотно полез по ящикам и полочкам. На столе рядом со мной оказалась
— А вы разве не будете пить чай?
— Не буду.
Я думала, что сейчас он встанет и уйдет, но он сидел, угрюмо глядя на многократно оперированную и покрытую шрамами желтую клеенку. Потом резко подвинул к себе сахарную пачку, долго и неумело ковырял ее и уронил на стол несколько белых кубиков, а один закатился под диванчик. А я, взглянув на подоконник, увидела стоящую там сахарницу. В чашку мне с неожиданным плеском упали четыре куска.
— Пей.
— О-о-о! Зачем же так много? Я никогда не бросаю столько сахара!
— Фигуру бережешь?
— Я слишком молодая, чтобы об этом думать и тем более говорить…
Он усмехнулся.
— Ты Юлькина ровесница или постарше?
— Мне четырнадцать лет.
— А что же ты красишься-то так? Я бы увидел на улице, решил бы, что двадцатилетняя…
— И что бы сделали? Познакомились бы?
— Вот еще…
Он так странно замялся, сжевав слова и тут же отвернувшись, что мне стало смешно. Я улыбнулась.
— Что?
— Нет-нет, ничего. Чем вы занимаетесь? У вас столько книг, вы, наверное, ученый? Наверное, вы пишете какую-нибудь очень сложную работу?
Он молчал, постукивая пальцем по столу, в такт капающей из крана воде. На кончике железного хобота набухала, зрея, капля, а потом разбивалась о фаянсовую землю раковины, и лишь немногим дольше проживал звук, издаваемый ею в тишине старой пыльной квартиры. И мне вдруг стало так безысходно-тоскливо, и я подумала, каково ему каждый день слушать это капание и видеть, как утекает по секундам его бессмысленная и безрадостная жизнь.
Бедный, жена укатила, а его с собой не взяла. Дочка болтается где-то, даже с папашей своим не посидит. А придет, всего-то вопросов — кто звонил да что по телевизору. И никому он не нужен, да и себе тоже. Конечно, он со мной невежливый, наверное, одичал уже, дома-то сидя. Юлька говорила, он диссертацию пишет, биолог, что ли, не помню.
— Тебе это будет неинтересно.
— Что вы сказали?
— Я говорю, что тебя не должно интересовать, чем я занимаюсь.
— А что, по-вашему, меня должно интересовать?
— Мальчики, косметика, танцы какие-нибудь…
— Вы пишете диссертацию?
— Пишу.
Он смотрел на меня. Пристально, немного насмешливо, но уже не так сурово. Я отпила глоток чаю и облизала губы. Он пошарил по столу руками, по-моему, искал спички. Потом встал и вышел.
А я осталась одна и думала, что он сейчас вернется, потому что мне показалось, что ему нравится разговаривать со мной. Я поправила свитер и выставила затекшие ноги в проход. Он вернулся через несколько минут и едва не упал, споткнувшись о них. Посмотрел внимательно, без тени оценки, без интереса, и сказал:
— А ты чего в туфлях? Там же тапки в коридоре стояли…
Я пожала плечом. Это мой любимый был жест, незначительный, но полный смысла, а грудь под обтягивающим свитером приподнялась и быстро опустилась, соблазнительно дрогнув. У меня была целая коллекция жестов, фраз, улыбок, я ее постоянно пополняла, потому что многие устаревали, изнашивались, становились банальными — я их тогда выбрасывала. Каждый новый мужчина, даже просто знакомый, вносил свой вклад в эту коллекцию, потому что я для всех старалась быть разной. Для меня любое знакомство было коротким, быстро забываемым приключением, а вот используемые для каждого жесты и выражения лица, соблазнительные позы, загадочные улыбки, значительные фразы оставались в моем архиве.