Филфак
Шрифт:
– Я знаю, как было на самом деле, – продолжая удерживать равновесие, делаю шаткий шаг навстречу. – Мне их купила бабушка.
– Бабушка?
Получилось! На губах Ани улыбка, а в глазах – интерес.
– Ага! На вырост.
Полупустой автобус моментально наполняется звонким смехом.
– А вот и не на вырост, – хихикает Румянцева, наплевав на осуждающие взгляды других пассажиров. – А чтобы ты носочки шерстяные пододевал.
Стоит представить эту картину, как невольно и сам начинаю сотрясаться от смеха и забываю взяться
– Ой! – только и успевает пискнуть Аня, волею судьбы прижатая моим телом к пыльному окну.
– Прости! – шепчу, утопая губами в мягком шёлке русых волос. Понимаю, что должен отойти, ещё раз извиниться, но с головой пропадаю в лёгком, едва уловимом аромате, исходящем от девчонки. Сладкий жасмин переплетается с почти невесомой терпкостью мимозы и рождает поистине магическое послевкусие.
– Соколов, сделай шаг назад! – приводит меня в чувство пуговица и отчаянно упирается ладошками в мою грудь.
– Прости! – бубню невнятно и тут же нахожу предлог не отходить: – Мне кажется, я что-то вспомнил.
– Наша остановка, – смущённо бормочет Аня и юрко высвобождается из-под моего веса. – Илья, идём!
Она берёт меня, немного растерянного, за руку и тащит за собой. Чёрт, как все же неудобны эти автобусы: мало того, что постоянно трясёт, какие-то чужие и незнакомые люди так и норовят ткнуть локтем побольнее, так ещё и выйти из этого ада нужно успеть, а не то ржавые двери ногу откусят или шею передавят. Бр-р!
– Так что ты там вспомнил, Илья? – Не выпуская моей руки, Аня ведёт меня за собой по узкому тротуару, с двух сторон украшенному кустами ярко-красного шиповника.
– Неважно, – бурчу под нос, на ходу отрывая пару ягод. Если честно, очень не хочу вдаваться в подробности. Да и что я ей скажу? Что её волосы такие же мягкие и нежные, как у кого? Непонятной девушки из моего прошлого, которую даже вспомнить не могу? Да и была ли она, эта девушка? Так, одни эфемерные образы на грани ощущений. Ну нафиг! И так кажусь себе жалким и убогим в этих кедах. Лишний повод для смеха над собой давать точно не стоит.
– В твоём случае важна каждая мелочь! Рассказывай! – не унимается егоза и, заметив, что я тащу шиповник в рот, возмущённо бьёт по рукам.
– Фу! Илья, он же грязный! – морщит носик, а я радуюсь, что сработало: внимание Пуговицы смещено.
Анька напоминает сейчас электрический чайник, готовый вот-вот закипеть: так же пыхтит и хмурится.
– Привык в своей деревне всё с грядок немытым жевать! – возмущённо взмахивает руками. Смешная! – Здесь так нельзя!
– Я просто голодный. – Повожу плечами и выкидываю остатки ягод в кусты. – На завтрак была манная каша, а обед я пропустил.
– Что плохого в манной каше?
– Не знаю. Она просто мерзкая.
– А я люблю манку.
– А я греческий омлет со шпинатом обожаю. Особенно, если добавить туда оливки каламата, шампиньоны и, конечно, тимьян. И вместо водянистого больничного какао обязательно чёрный свежезаваренный кофе с тонкой пенкой и кусочком тирамису.
Чувствую, как слюнные железы сходят с ума от одного только упоминания о еде. Правда, пока я предаюсь мечтам, Аня начинает заливисто хохотать, возвращая меня к кустам шиповника и серой реальности.
– Оливки каламата? – Сквозь смех едва получается разобрать смысл её слов. – Ты фантазёр или фанат кулинарных программ?
– Почему?
– Ну просто, – немного успокоившись, пытается объяснить Аня. – Я же была у тебя дома. Какие оливки и шпинат? Какой тирамису? Откуда?
– Думаешь, если я деревенский…
– Нет! – Девчонка резко тормозит и, развернувшись ко мне, с очередной порцией жалости заглядывает в душу. – Насколько я поняла, вы концы с концами еле сводили. Жили на одну бабушкину пенсию да твоё пособие. Какой там тирамису? Дай бог, на хлеб да на чай хватило бы. А ты – шампиньоны, оливки…
– Может, ты и права. – Резко отступаю и несусь вперёд. Осознание собственной никчёмности больно ударяет по самолюбию.
Остаток пути мы проходим молча. Я проклинаю дурацкие картинки, то и дело всплывающие в памяти, но, как выясняется, совершенно не относящиеся к моей жизни. Аня держится рядом и, волнуясь, кусает губы, страшась снова сболтнуть лишнее. Правда, у дверей общежития она всё же решается заговорить.
– Вот здесь ты и живёшь.
Скептически осматриваю видавшее виды пятиэтажное здание из серого кирпича с величавой табличкой у самого входа.
– Комната 234. Это на втором этаже. – Взобравшись по раздолбанным ступеням крыльца, она тянет на себя скрипучую металлическую дверь непонятного цвета, за которой нет ничего, кроме непроглядной темноты, и с улыбкой зовёт за собой.
С опаской переступаю порог: может, зря я отказался от психиатрического отделения?
– Илья, смелее! – подбадривает Румянцева и наконец выводит меня к свету. – Мария Ивановна, добрый день!
Что за идиотская привычка у Ани всем улыбаться?! Ладно бы Шестакову и порядком уставшей кондукторше, но этой престарелой грымзе с перекошенным лицом и взглядом Цербера зачем?
– Румянцева, опять ты? – скрипит вахтёрша из своей застеклённой клетки, вытягивая любопытный нос к небольшому окошку. – Паспорт или студенческий давай. И в журнал себя вписывай.
– Так я же уже…
– Правила, Румянцева, для всех едины, – безапелляционно цедит старушка, вынуждая Аню озадачиться поиском документов. Не знаю, что девчонка носит в своём рюкзаке, но уже в который раз отыскать нужную вещь ей удаётся с трудом.
– Вот! – Спустя минуты три Аня радостно сдаёт в плен студенческий билет и привязанной к столешнице авторучкой ставит закорючку в раскрытом журнале, а потом спешит ухватить меня за руку, чтобы поскорее окунуть в общажные будни.