Филимон и Антихрист
Шрифт:
— Не дури, Николай. Ты же членкорр!
— Плевать на звания. Хочу спокойно работать.
— Приходи. Обсудим.
Повесил трубку и зашагал веселее. Не доходя до института, свернул к гостинице «Россия», решил не спеша пообедать в ресторане.
Воровски открыла дверь и кошечкой подкралась к Ольге крашеная блондинка Александра Андреевна Ходак.
— Хочешь пикантную новость узнать? Тебе только покажу. Слышишь?
Оторвалась Ольга от машинки, смотрит. Понять не может: с чего бы это — Крашеная запанибрата с ней? Пожала плечами: мне всё равно, говорил ее жест, хочешь — показывай. Блондинка сунула под нос Ольге
— Уходите! Я до сплетен не охотница.
Отдёрнула фотографию Крашеная, встала в позу оскорблённой.
— А ты, верно, не знаешь, кто я теперь в институте?
— Знаю. Уходите прочь!
Всплеснула блондинка руками, задохнулась от злобы, хлопнула дверью. Но тут влетела вновь, бросила в лицо Ольге:
— С ней он поехал за границу. Старый развратник!
Врала Крашеная, но удар рассчитала точно. Цеплявшаяся за слабую надежду, — авось это случайность, гнусная интрига, нелепое недоразумение, — Ольга лишилась последней опоры и почувствовала себя уничтоженной. В этот страшный миг поняла: Филимонов для неё больше чем отец, брат, больше чем возлюбленный — в нём все надежды, весь смысл жизни. И, как всегда бывает в минуты внезапного омрачения, трагедия казалась непоправимой, жизнь становилась ненужной и бессмысленной. Машинальным движением собрала со стола бумажки, накрыла чехлом машинку, побрела домой.
Дома сказалась нездоровой, легла в постель. Лениво текли в голове мысли, тупо и глухо болело внутри. Ей хотелось то плакать, то звать кого-то на помощь — она ворочалась с боку на бок и с ужасом возвращалась к одной и той же мысли: она умрёт от ужасных страданий, а если не умрёт, то наложит на себя руки. Никогда не думала, что на свете могут быть такие ужасные страдания, когда ни на что не хочется смотреть, никого не хочется видеть и голову сверлит одна единственная мысль; как быстрее умереть.
Она лежала на спине с закрытыми глазами и чувствовала, как по телу разливается губительный жар, а мысли и чувства образуют сплошную чёрную тучу, плывущую из глубин сознания. В этой туче вспыхивают просветы живой мысли — то память выхватывает из прошлого светлые образы, счастливые минуты. Вспыхивают надежды: «Ты сильная. Выстоишь!»
То ей начинает казаться, что напрасно она ушла с работы; ей было бы легче с машинкой — сидеть и считать, жить в мире чисел, жить и надеяться, что вот ещё одна формула, ещё и ещё, а там будут такие числа, которые ответят на волнующий тебя вопрос. Считать — значит действовать, куда-то стремиться, чего-то искать.
Зазвонил телефон. Ольга обрадовалась, схватила трубку.
— Оля? Мне сказали, что ты нездорова. Что с тобой? Говорит Федь. Его голос — низкий, басовитый. Жизнью и силой дохнуло с того конца провода.
— Кто вам сказал?
— Александра Андреевна — та, что теперь в кадрах.
— Она глупая вздорная женщина. Я устала и самовольно ушла домой. Извините меня.
— Твой начальник Филимонов. Ты ему подотчетна.
— Нет Филимонова. Он уехал. Говорят, надолго.
— Я ухожу, Оля. Жаль расставаться с вами, но ухожу. Это вы меня извините.
— Возьмите меня с собой.
С минуту Федь молчит. Потом говорит:
— Ты это серьёзно?
— Вполне. Я тоже уйду из института. Филимонов нас бросил, мне там нечего делать.
— Ладно, Оля. Об этом потом. Если ты серьёзно, я буду рад. Мы ведь вместе делаем приставку. Ты искала тему для диссертации — вот тема: приставка. В случае удачи мы — соавторы. И с нами Вадим. Я так решил. Так будет справедливо.
— Бросьте, Николай Михайлович. Не смешите. Ваша приставка — великое изобретение. Может быть, не меньшее, чем сам импульсатор. Вам за неё большое спасибо люди скажут.
— Не мне, а нам. Не хочу присваивать чужого труда. У приставки три автора. Моё решение окончательное. Спасибо, Оля. Без тебя, без вас обоих я бы не двинулся дальше общих принципиальных схем. Конец близок, и я надеюсь скоро поздравить вас с великим, как вы сказали, изобретением.
И Федь положил трубку, оставив Ольгу в радостном недоумении. Первой мыслью её было: Федь поступает справедливо, это так, я действительно участвую на равных. И Вадим — он тоже на равных. Филимонов узнает — одобрит. Одобрит и…
Она плюхнулась на подушку, продолжая думать о Филимонове, о том, как он будет поздравлять её и уверять, что не только приставка, но и сам импульсатор не был бы создан, не будь её расчётов, подсказок, предложений и даже самостоятельных оригинальных решений. Ольга схватилась за эти радужные мысли и отдавалась им с детской готовностью и восторгом. Она знала, что импульсатор был создан без неё, при ней, но без неё, что вместе с импульсатором она и сама росла как математик.
Филимонов, создавая своё детище, создавал и её, и если в приставке действительно есть её почти равная доля, то и тут заслуга Филимонова. Он её выучил, ввёл в мир таинственных чудес, и всё, что она делает для приставки Федя, это его, Филимоново, — об этом знает она, знают другие, и пусть знает весь мир — одно только осознание этого наполняет её сердце сладкой неизбывной радостью.
Звонок Федя вернул её к жизни, хотя тягость в душе осталась, и так же болезненно сжималось в груди сердце, но всё-таки луч света озарил омрачённую душу, и ей теперь казалась нелепой мысль о смерти, — у края горизонта засветила лазурная полоска неба и надежда, пока ещё неясная, звала её к людям, в мир, где на смену ночи неизменно приходит день, и с ним приходят новые радости и печали.
Неделю Ольга не могла подняться. Она почти ничего не ела, и у неё держалась высокая температура. Отец, приложив к её лбу шершавую ладонь, сказал: «Простудилась, полежи, пройдёт». В институте тоже ничего не узнали. Крашеная блондинка действовала по внушенному ей заданию. Пока в её плане фигурировали лишь отдельные лица. Ольга — первая из них.
Зяблик «обстреливал» друзей Филимонова. Он делал вокруг директора нужный ему, Зяблику, вакуум. Втайне Зяблик считал себя человеком необыкновенным, натурой недюжинной: стратег, дипломат, мудрец — всё соединялось в нём гармонично и составляло личность колоритную. И он был недалёк от правды.
Со стороны заметим: ко всем этим качествам прибавлялись и другие, не столь основательные, и, соединённые вместе, они порождали такой экземпляр человеческой породы, который ещё не вполне изучен и остаётся загадкой даже для очень умных и учёных людей. В жизни его случались моменты, когда он развивал непостижимую деятельность и за короткое время успевал наворотить гору дел. Даже сам удивлялся: как многое может человек, если он сфокусирует усилия в одну точку.