Филогенез
Шрифт:
— Но ведь нам, людям, оно ничего не скажет,— заметил другой репортер.
— Может, и не скажет. Но, как бы то ни было, транксам придется ознакомиться с ним, хотят они того или нет. Когда оно будет опубликовано, транксы не смогут не обращать на него внимания. Это действительно большое, серьезное произведение. Великая вещь.
Он зажмурился. Крепко зажмурился.
— Куда более великая, чем все, что я смогу сделать за всю свою жизнь.
Открытая враждебность и презрение, которые испытывала к нему Шэнон, впервые сменились неуверенностью.
— Откуда вы знаете, если вы ничего не понимали?
— Я сужу по тому, как Дес в это верил, по тому, как он об этом говорил, по тому, как он мне это показывал. Хотя я почти ничего не понимал. Я знаю, потому что он пожертвовал всем, чтобы попытаться достичь чего-то важного. Я сам не художник и не артист. Я не умею ни лепить, ни рисовать, ни плести световые картины, ни даже писать как следует. Но я понимаю истинную страсть, когда встречаюсь с ней.
Он внезапно просиял.
— Да! Вот что было в Десе: он был страстен! Эта штуковина,— он похлопал скри!бер,— полна страсти, и я хочу, чтобы она выплеснулась наружу, чтобы все могли ее видеть.
Главный редактор впервые несколько оживился.
— Почему? Почему вас волнует, что будет с произведениями какого-то малоизвестного инопланетного поэта? Вы не интересуетесь искусством. Оно для вас ничего не значит. И он тоже ничего не значил для вас.
— Я не знаю. Быть может… быть может, дело в том… мне всегда казалось, что следует стоять на своем, даже если остальное общество с тобой не согласно, и не следует умирать просто так, без всякого смысла. Я знал многих, кто умер бессмысленно. Я не хочу, чтобы такое случилось со мной, и не хочу, чтобы такое случилось с Десом.
Он пожал плечами и отвернулся к единственному окну, слишком узкому, чтобы через него можно было протиснуться. За окном лежал город, а за городом — джунгли.
— Хотя, наверно, со мной такое все равно случится. Во мне-то нет ничего особенного. Никогда не было, и, вероятно, никогда не будет. Но я позабочусь о том, чтобы с ним такого не произошло.
Репортеры почтительно ждали, пока редактор взвесит и обдумает слова заключенного. Поразмыслив, тот снова обернулся к Чило.
— Хорошо. Мы выполним ваши требования. Все требования. Разумеется, при условии, что ваши радужные рассказы не окажутся мыльным пузырем.
Расслабившийся Чило откинулся на спинку стула. Несмотря на то что компания нашла рюкзак со всем его неоспоримо инопланетным содержимым, Монтойя все же до самого конца не был уверен, что репортеры на это купятся. И, судя по всему, он вскоре сможет снова спокойно ходить по улицам. Погибший транксский поэт стоил ему карьеры, но зато приобрел для него свободу.
Однако предусмотреть того, чем обернется для него свобода, Чило не мог. Он рассчитывал на свободу — но не на славу.
Служащие компании принялись обшаривать указанный им сектор джунглей, и не прошло нескольких недель, как улей был обнаружен. Сенсация мирового масштаба! Скандал разразился жуткий. Оказавшись выставленными на всеобщее обозрение, представители колонии и их тайные союзники-люди волей-неволей ввязались в дело, исход у которого мог быть только один.
Когда вся тщательно выверенная дипломатия рухнула, представители людей и транксов стали пытаться собрать хотя бы обломки. Им поневоле пришлось форсировать развитие межрасовых связей и внести предложения, которые изначально предполагалось внести лишь много лет спустя. Первые договоры между людьми и транксами оказались составлены — и подписаны — лет на двадцать-сорок раньше, чем замышляли дипломаты. Обеим расам просто ничего не оставалось, как разбираться с непредсказуемыми последствиями. Потому что в противном случае мог произойти разрыв официальных отношений, грозивший перерасти в открытую вражду.
Колонию в дельте Амазонки сохранили — но лишь при условии, чтобы людям срочно предоставили возможность организовать аналогичную колонию на родной планете транксов Ульдом, в дополнение к значительно меньшему поселению на Ивовице. Для колонии избрали место на возвышенности, которую двуногие вскоре привыкли называть Средиземным плато. Для транксов эта местность являлась слишком сухой и холодной. Неожиданные события вынудили людей и транксов столкнуться лицом к лицу, и вскоре обе расы обнаружили друг у друга такие точки соприкосновения, каких официальная дипломатия вовек бы не нашла. И были предприняты первые робкие шаги для преодоления отвращения, которое обе расы испытывали к внешнему виду друг друга.
А что же Чило Монтойя? Он, в сущности, хотел лишь спокойно вернуться в свой мир трущоб, где он родился и вырос, но уже при деньгах. Однако внезапно обнаружил, что из мелкого уличного воришки превратился в пионера первого межрасового контакта. К подобной широкой известности он вовсе не стремился, но когда стала известна роль беглого вора во всем этом деле, у него попросту не осталось выбора. Чило Монтойю осаждали репортеры, жаждущие взять интервью, он попал в программы мировых новостей, ему постоянно напоминали о том, как мало он знает, задавая вопросы, на которые он не мог ответить, и спрашивая его мнение о предметах, о которых он отродясь не имел никакого мнения. Ему все время приходилось торчать на виду у любопытного света, не имея возможности ни на миг укрыться от назойливого внимания. Его постоянно гоняли, шпыняли, допрашивали, цепляли, он сделался притчей во языцех и предметом умных рассуждений, и вскоре уже начал жалеть, что ему пришло в голову зашибить деньжат на случайном знакомстве с инопланетянином.
Измученный и загнанный безжалостными средствами массовой информации и толпой, падкой на негодяев, Чило умер куда раньше, чем мог бы,— и публика, любящая сотворять себе мелких кумиров, посмертно облагородила его образ. Похороны его были безумно роскошными, репортаж о них транслировали на всю планету, а также на все прочие планеты, принадлежащие людям и транксам. Сам Чило, вероятно, пожалел бы о такой куче денег, угроханных совершенно впустую.
Однако, по крайней мере, памятник, который возвели над его могилой, выглядел и вправду величественно.
Транксы вели себя скромнее. Весьма консервативное транксское учреждение, ответственное за представления, в обычной ситуации предпочло бы проигнорировать произведения поэта, прославившегося в первую очередь своими антиобщественными поступками, однако шумиха, которую люди подняли вокруг этих произведений, вынудила транксов оценить их по достоинству. Ибо стихи покойного Десвендапура были проникнуты воистину всепоглощающей силой и страстью.
Так и вышло, что Чило Монтойе, совершенно того не желавшему, досталась вся слава, к которой стремился преступный поэт Десвендапур. Чило посулили чудовищную сумму за его мемуары, и он с грехом пополам справился с ними, разумеется, не без помощи целой армии литературных негров. В изложении Монтойи история его знакомства с транксом-диссидентом приобрела трагически-героический оттенок. И даже несколько поэтичный, поэтому позднейшие поколения знали только, что причиной ускоренного развития транксско-человеческих контактов послужили убийца и поэт, но кто из них был кем — несколько подзабылось.