Филология как нравственность
Шрифт:
Глава 1
Придерживая рукой тяжёлую дверь, на которой висела грозная вывеска, способная навести страх на самого отважного смельчака, Геворк переступил порог. Чьи-то пытливые глаза долго изучали его документы и повестку с требованием явиться в Комитет Государственной Безопасности при Совете Министров Грузинской ССР. А потом, охваченный невыносимым напряжением, он медленно брёл по угрюмым коридорам, окрашенным казённой бледно-зелёной краской, пока не вошёл в нужный кабинет с обшитыми дубом стенами и наглухо зашторенными окнами. За большим столом, покрытым зелёным сукном, на фоне обрамлённого в раму портрета «Железного Феликса» сидел обыкновенный человек небольшого роста, в сером костюме и с тёмными кругами под глазами
– Итак, товарищ Хачатуров… Геворк Давидович… считаете ли вы себя советским человеком?
Геворк весь сжался и почему-то сразу почувствовал себя преступником, стал тщетно перебирать грехи за всю свою прошлую жизнь, которые хоть как-то могли попасть под юрисдикцию столь всемогущей организации, но ничего не вспомнил. И тут же заверил чекиста, что он, конечно, советский.
– Ну раз так, тогда рассказывайте, – деликатно ответил тот и, потерев руки от удовольствия, уставился на Геворка.
– Что рассказывать? – осторожно спросил он, искренне недоумевая.
– Расскажите откровенно всё, что знаете.
– Я ничего не знаю.
– Ну как же так, уважаемый Геворк Давидович, – наигранно заулыбался хозяин кабинета. – Ну что-то же вы знаете!
– А что именно вас интересует?
– Нас интересует всё. И вам было бы лучше говорить правду…
– Прошу прощения, я вас не понимаю, – произнёс Геворк, мучимый дурными предчувствиями. – Чего вы от меня хотите?
– А какие у вас отношения с иностранцами?
– Какие иностранцы? Я вообще ни одного иностранца не знаю.
– А родственники за границей имеются? – злоехидно спросил чекист.
– Нет.
– Так-так… Получается, гражданин Хачатуров, вы скрываете от советской власти, что имеете близких родственников во Франции…
Геворк съёжился от ледяного холода зрачков.
– Ничего я не скрываю…
Всё происходящее казалось ему бредом. Но хозяину кабинета было не до шуток. Его вопросы звучали так чеканно, что казалось, будто он специально репетировал свою речь, а все вопросы и ответы на них знал заранее.
– И вы даже не знаете, кто такой Арман Парсеваль? – спросил чекист, настойчиво давая понять, что его жертва давно уже попала в искусно расставленные ловушки, что запирательства её бесполезны, сколько веревочке ни виться – всё тайное станет явным.
– Понятия не имею, – ответил Геворк совершенно чистосердечно.
– Арман Парсеваль, он же – Арменак Петросян. Разве вам не знаком человек с таким именем?
От неожиданности Геворк вздрогнул, лицо его вытянулось, а рот приоткрылся. Арменак Петросян был родным братом его матери, Марьям Хачатуровой, урождённой Петросян.
Но он без вести пропал на фронтах Великой Отечественной…
– Хм… Стало быть, говорите, пропал без вести, – повторил чекист. – А кто знает, что там было на самом деле. Может, дядька ваш дезертировал с поля боя, добровольно бросив оружие, или стал предателем, изменником Родины, убив своего командира и перейдя на сторону врага? Вы уверены, что всё было не так?
– Мой дядя был честным и глубоко порядочным человеком. Это правда! – твёрдым голосом ответил Геворк. – Моя бедная мать, которая умерла прошлой осенью, до самого последнего дня своей жизни не теряла надежды разыскать единственного брата, наотрез отказываясь слушать тех, кто говорил ей, что прошло уже достаточно времени, чтоб обо всём забыть… Но, понимаете, долгие годы поисков и запросов в архивы не дали результатов. Как легко потерять прошлое и как тяжело искать правду, говорила моя мать…
– Так вы думаете, он погиб?
– Судя по всему, он пал смертью храбрых, отдав свою жизнь за Родину. Нет только могилы, куда можно пойти, поставить свечку и вылить чарку вина…
Уполномоченный глянул на Геворка исподлобья, сунул руку в карман и, бросив взгляд на извлечённые оттуда часы, недоуменно почесал в затылке. Потом он спрятал папку в сейф и сообщил, что их беседа закончена.
Геворк вернулся домой с сильной головной
Глава 2
Зима в Тароне (1) выдалась самой суровой за последнюю тысячу лет. Навалило много снегу, он занёс горные тропы, и жители долины оказались отрезанными от всего остального мира. Ясная морозная ночь так сковала землю, что она звенела под ногами. Птицы и дикие звери забились в норы и притаились, поедая свои скудные запасы в ожидании весны. Реки задёрнулись ледяным покровом, лишь стоя возле них, можно было расслышать глухой голос текучих вод, – он то журчал грустно и уныло, то вдруг умолкал понемногу, немел, застывал. Встревоженные люди каждое утро первым делом обращали свои взоры на окрестности: не тает ли снег, не темнеют ли луга? Но толстый слой снега лежал неподвижно, искрился под лучами холодного, негреющего солнца и упорно не хотел таять.
В такой лютый день, лишь только свет отделился от тьмы и восток зарделся гордой зарей, люди просыпались, вставали, умывались, говорили друг другу «бари аравот» (2) и отправлялись каждый по своим делам. А старики, расчесывая на ходу бороды, не спеша выходили из домов и, бормоча под нос «Хайр мер» (3) и здороваясь друг с другом издали, тесной гурьбой подходили к церкви, чьи своды в течение столетий слышали пение ревностной паствы: здесь вершились богослужения, венчали новобрачных, крестили в купели детей, отпевали покойников… Люди приходили так рано, что и епископа ещё в храме не было; говорили звонарю, чтоб ударил в колокол, и звон колоколов плыл над городом и долиной, рассветный ветер подхватывал его и уносил далеко в горы. Старики же, отвесив несколько земных поклонов, начинали судачить о семейных делах и, как заведено, жаловаться на трудные времена, пока, наконец, не являлся священник. Зажигали свечи, лампады, – где не было масла – пономарь подливал. Священник с дьячком служили, люди крестились, становились на колени, присаживались, а горбоносый пономарь со сросшимися у переносицы бровями и грустными глазами то подрезал свечной фитиль, то затеплял лампаду, или же, потирая лысину и позевывая широко, сновал взад и вперед по храму, либо заправлял кадило, либо хлопал по голове юродивого, чтоб смирно стоял, не поднимал шума и не перебегал с места на место. Время от времени он доставал из кармана табакерку, встряхивал, сначала нюхал сам, чихал, крестился или же проклинал дьявола, потом, в знак уважения, угощал кое-кого из знатных горожан, степенно отходил и снова важно, чинно возвращался на своё место.
Молодняка на службе не было. Иное нынче подрастающее племя! Старших не уважают, не ценят ни веры святой, ни могущества церкви Божией, ни молитвы прилежной. Не соблюдают обычаи, коими всегда отличался их народ. Глядишь, скоро и вовсе позабудут, как креститься надо: к груди ли сперва приложить руку или ко лбу, справа налево или слева направо. Вот за то Господь, столько благ сотворивший, на людей и гневается, оттого и посылает им беспрестанные испытания. Вот и сейчас – звали старики юнцов кареглазых с собой в божий храм, а они слова мимо ушей пропускали и, ещё не совсем стряхнув с себя сон, шли в хлев задать сена скотине и коням, убрать под ними, а потом свести на водопой, почистить лошадей скребницей да привести с песнями обратно в конюшню. Милые девицы-незамужницы, расчесав себе волосы, рядились в полотняные сорочки, легко и проворно орошали невинные личика водицей, и вот уже одна пол дощатый в доме метёт, другая заснеженный двор убирает, а третья, положив на стройный стан кувшин с заткнутым горлышком, идёт за водой родниковой.