Философ
Шрифт:
Вообще говоря, спрашивать было незачем. Немолодой брюзга с похожей на картофелину физиономией: я узнал его сразу. Он замер, набычившись, перед высокой каменной аркой. А слева от него стояла, так близко, что руки их могли бы соприкоснуться, – Альма.
– Конечно. Для него это было хорошее время – он терял вес. – Она хмыкнула. – Моционы Мартин никогда не любил.
Мартин? Это куда же я, простите, попал? И кто она, эта женщина? Я взглянул на нее, но увидел на ее лице только улыбку, достойную Сфинкса.
– Итак, мистер Гейст, я показала вам все, что могла. Добилась ли я успеха, нет ли – решать вам. – Она развела руки в стороны. – Сколько
Девушки, узнав, что я ухожу, расстроились. Я пообещал, что дам им знать, если услышу о ком-то, кто нуждается в комнате (и поражен глухотой, мысленно добавил я).
– А где же прочие ваши вещи? – спросила Альма.
– Все здесь.
– Мистер Гейст. Я и не знала, что вы аскет.
– Kyrie eleison [15] .
– С маленькой «к», если вы не против.
На моей кровати лежали два больших полотенца и мочалка.
– Если хотите, пользуйтесь стиральной машиной. Если нет, оставляйте белье рядом с ней, Дакиана, когда придет, займется им.
– Огромное вам спасибо.
– Всяческое вам пожалуйста.
Вся моя одежда замечательным образом влезла в комод – еще и место осталось. И хорошо, поскольку стенной шкаф оказался доверху забитым коробками с какими-то бумагами. Установив и включив компьютер, я сообразил, что не потрудился поинтересоваться у Альмы, есть ли у нее подключение к Интернету. Таковое, разумеется, отсутствовало. Я совсем уж было собрался спросить, нельзя ли им обзавестись, но передумал. Мне следовало сначала обосноваться здесь всерьез, а потом уж докучать ей просьбами.
15
Господи помилуй ( греч.).
Наверное, я должен был ощущать неудобство от того, что она стояла рядом со мной, наблюдая, как я раскладываю мои вещи. Но по правде сказать, я ее почти и не замечал. То, что она составляет мне компанию, представлялось более чем естественным.
– Ваша диссертация, – сказала она.
– Во всем ее величии. – Я открыл шкаф, затиснул рукопись на верхнюю полку.
– Возможно, я как-нибудь почитаю ее – тайком от вас, – сказала она.
– На ваш страх и риск. Помните, что случилось с моим первым руководителем?
– Я увидела бы в этом свидетельство вашего мастерства, – сказала Альма. – Автор, способный привести читателя на порог смерти, – большая редкость.
В ответ на эти слова я полез в рюкзачок и извлек на свет полголовы Ницше.
– Мистер Гейст! Какое чудо. Я знаю, где это должно стоять.
Она прошла в библиотеку, расчистила самую середку каминной полки.
– Я, разумеется, не настаиваю. Быть может, вы предпочтете держать ее в вашей комнате.
– Здесь она смотрится намного лучше.
– Ну, стало быть, решено. – Она отступила на шаг, чтобы полюбоваться вместе со мной подставкой для книг. – Вкус у вас безупречный. Надо же, какое уродство.
– Спасибо.
– Завтра я дам вам ключи, снимете с них дубликаты для себя. А теперь прошу прощения, но вот-вот начнется моя передача. – Она помолчала. – Если вы не против, присоединяйтесь ко мне.
Мы поднялись наверх. Я насчитал, оказавшись на лестничной площадке, пять дверей, все они были заперты, кроме последней. В нее мы и вошли. Я опустился в кресло-качалку, Альма включила телевизор.
Зазвучала, усиливаясь, музыкальная заставка. На экране появилось название:
Альма села в свое кресло и очень сухо произнесла: «Не спешите с выводами, мистер Гейст».
Я улыбнулся и откинулся на спинку кресла, устраиваясь как у себя дома.
Глава девятая
Вскоре после того, как я перебрался в дом сорок девять, снег начал таять и в комнатах стало на несколько градусов теплее, что позволило мне обходиться без куртки. В конце концов я и обогреватель приладился использовать лишь от случая к случаю. Уж слишком исправно он работал: если я оставлял его включенным на ночь, приходилось на несколько дюймов приоткрывать окно.
Распорядок нашего дня был прост. Альма вставала рано, всегда раньше меня, и я, приняв ванну, одевшись и спустившись вниз, находил ее сидящей за кухонным столом с чаем и тостами; из радиоприемника, настроенного на станцию, которая передает классическую музыку, неслись негромкие мелодии Генделя или Бизе. Мы обсуждали газетные заголовки или вместе решали кроссворд. Головоломки, говорила Альма, позволяют ей не глупеть. Кроссворды она больше всего любила криптические, – я их раньше не решал, но освоил довольно быстро.
После завтрака я уходил в библиотеку и несколько часов подряд читал. Одни книги впервые, другие по десятому разу. Многие были слишком хрупкими, их и раскрывать-то было боязно. У Альмы имелись десятки первых изданий, и среди них «Так говорил Заратустра», «Тошнота», «Бытие и время», но одно уж то, что они окружали меня, дарило мне ощущение покоя. Вот причина, по которой я никогда не куплю себе электронную читалку, ведь выстроившиеся в ряд книги – это не просто скопление информации, это карта тех мест, в которых побывал ваш разум, сообщество друзей, молча стоящих рядом, утешая вас. Заключенный в кокон из книг, окруженный ими со всех сторон, я чувствовал себя в безопасности, и все мои невзгоды блекли, а разум словно сбрасывал с плеч хаотическое скопление прожитых лет. Я читаю скорее ради удовольствия, чем ради добычи фактов. Медитацию иногда описывают как «расслабленное бодрствование» – это словосочетание точно передает то, что я ощущаю во время чтения. И чаще всего я читал, растянувшись во весь рост на ковре библиотеки, – то, что мне удавалось лежать, не впадая в дремоту, говорит и об увлечении, с которым я предавался этому занятию, и о крепости чая, который заваривала Альма.
Единственной «книгой», найти которую я не смог, была диссертация Альмы. Поначалу меня это расстроило. Но с другой стороны, моюя ведь тоже от нее прятал. Захочет показать, решил я, покажет. А выведывать да выпытывать – не мое это дело, и, честно говоря, она предоставила мне столько других великолепных возможностей, что просить о большем было бы неблагодарностью.
В полдень я накрывал стол для простого ленча. Альма довольствовалась четвертью плитки шоколада и, грызя его, разговаривала со мной на немецком, единственном языке, который представлялся ей пригодным для рассказов о ее юности. До моего переезда к ней мы беседовали подолгу, но только о философии, так что фрагментарные рассказы Альмы о ее жизни доставляли мне подлинное наслаждение, тем более что со временем я сумел сложить из них связное целое.