Философия и религия Ф.М. Достоевского
Шрифт:
Через него, как через пламенный язык свой, высказалась вся русская душа: все ее устремления, все ее чаяния, все ее грехи, все ее добродетели, все ее идеалы. Достоевский — самое высокое и самое глубокое выражение русского национального самосознания. Он — Россия в миниатюре [613] . Он стал «нравственным вождем нашего времени» [614] .
Недавно один русский мыслитель писал: «Уже стал неоспоримою истиною тот факт, что Достоевский весь воплотился в современности, что он стал вдохновителем и отправной точкой почти всех наших писателей, поэтов, философов, что современное религиозное сознание все целиком вышло из Достоевского, что творчество нынешнего времени буквально живет им, лишь видоизменяя и преображая его мысли, его откровения, его бездонную и вечную глубину. И не в убожестве нашем, не в оскудении творческих сил нужно усматривать причину
613
См. об этом: Булгаков С. Героизм и подвижничество // Вехи (Сборник). Изд. второе. 1909. С. 23 — 69; Волынский А. А Ф. М. Достоевский. СПб., 1906. С. 187— 188; а особенно: Добронравов Ф. Достоевский как выразитель народной психологии и этики. 1904.
614
Венгеров С. Достоевский и его популярность // Отклик (Сборник). СПб., 1881. С. 155.
615
Закржевский А. Карамазовщина. Предисловие, Киев, 1912. С. II. См. его же: Подполье и Религия. Киев, 1912; а также: Мережковский Д. Пророк русской революции. СПб, 1906. С. 4. О влиянии Достоевского в Германии: «В Германии... ныне живущих поэтов, которые находятся под влиянием Достоевского и с большим или меньшим успехом следуют за ним (подражают ему) и наследуют его, бесчисленное множество. Два значительных литературных течения Германии, оба пессимистические — Ницше и Гаутман — коренятся полностью в Достоевском (Poritzky J. Е. Heine, Dostojevski, Gorkij. Leipzig, 1902. S. 79).
«Возможно, Ницше — это возвышенный конец, а Достоевский — исполинское начало; тот — конец культуры западной, европейской, основанной на античной; этот — начало культуры восточной, русской, ведущей свое происхождение от Византии» [616] . «Через Достоевского говорит Христос, — говорит тот же автор, — и человек должен очень далеко возвращаться в прошлое развития христианской мысли, чтобы дойти до человека, через которого Христос говорил так же мощно, как через Достоевского говорит. Я, со своей стороны, считаю, что такой человек — Франциск Ассизский… Однако этот Христос (то есть Христос Достоевского) — самый настоящий Христос, Христос во всей Своей гигантской Истине… В русском человеке Достоевском заключается гениальное содержание русского народа в таком же объеме и в такой же глубине, как в Ницше заключается гениальное содержание западного культурного сознания… Здесь Ницше, Заратустра которого разбивает древние скрижали (Синайские), там — Достоевский, который из своего русского сердца воздвигает ПраХриста. В этих двух великих чувствователях, мыслителях, художниках воплощены, стоят одна против другой, две современные мировые силы — это ужасное зрелище, перспективы которого мы сейчас можем предчувствовать, но не определять» [617] .
616
Bierbaum Otto Julius. Dostojevski, Zweite Auflage. Munchen, 1914. S. 76.
617
Там же. С. 83–85. Бирбаум с редкой проницательностью заканчивает свою работу о Достоевском словами: «Этому духу (то есть духу Достоевского) следовать — значит Гете порицать и Ницше болезнью считать» (Там же. С. 104).
«По особым, исключительным проявлениям своего таланта, более всего нас трогающим, он (Достоевский) может по праву называться философом, апостолом, безумцем, утешителем скорбящих или убийцей успокоенных, Иеремией каторги или Шекспиром убежища — все эти определения он заслуживает; но взятое само по себе ни одно из них не является достаточным» [618] .
Благодаря всечеловеческой глубине и широте, всечеловеческой многосторонности и чувствительности своего гения Достоевский был камнем преткновения для всех критиков, которые мерили его меркой человеческой, а не всечеловеческой, которые его мерили рациональной мерой своего жалкого, немощного и бесконечно
618
De Vogi№, Е. М. Цит. соч. С. 261.
619
Так о Достоевском высказывается R. Saitshik в своей работе «Die Weltanshauung Dostojevski's und Tolstoi's» (Leipzig, 1893. S. l).
Такой мерой в некоторой степени может измеряться дьяволодицея Достоевского, но никак не его теодицея. Ибо основа, альфа и омега его теодицеи — Образ Богочеловека Христа, к познанию Которого человек может прийти единственно и только непосредственным личным осуществлением надразумных подвигов веры, молитвы, смирения, любви, сострадания.
В этом причина того, что почти все западноевропейские критики либо недооценивают, либо обходят, либо не понимают, либо отрицают религию Достоевского [620] . В этом причина, что даже и русские критики не поняли Достоевского [621] . В этом причина, что и Мережковский Достоевского не только не понял, но в толковании его дошел до непростительной хулы. Пока останавливался на отрицательных героях Достоевского, он проницательно и верно объяснял их души, но как только перешел к героям положительным, то перестал объяснять их, а сбился на объяснения себя, своей религии. Из желания свою религию опереть на Достоевского, свое «христианство» оправдать Достоевским, он пытался пересоздать религию Достоевского по образу и подобию своей религии, своего «религиозного сознания», пытался православного Достоевского использовать как средство для своей еретической цели, то есть для преждевременного, несвоевременного и насильственного осуществления Царства Духа Святого. Он это пытался — и преткнулся о Достоевского страшным и непростительным искушением [622] .
620
Например: W. Henchel, Eugen Zabel, R. Saitschik, E. M. Vogue, Jean Honcey, K. Waliszewski. В связи с частностями см.: Зайдман М. Ф. М. Достоевский в западной литературе. Одесса, 1911. То же можно сказать и о J. M. Murry. В своей частично интересной работе «F. M. Dostojevski» он приходит к такому невероятному заключению: «Любовь Достоевского, даже и его так называемое христианство, было бунтом» (Указ. соч. С. 43. См. также: С. 71—72, 97).
621
Например: Лев Шестов. Достоевский и Ницше — философия трагедии. Изд. второе. 1905. По его мнению, весь Достоевский заключается в «Записках из подполья», и все его позднейшие произведения — не что иное, как комментарии к названному (Указ. соч, С. 20 — 23, 108, 109, 110–115). Вересаев видит в Достоевском только «подвижника дьявола», видит Достоевского, когда тот в аду, когда он с Искусителем, а не видит тогда, когда он со Христом (См: Вересаев В. Живая жизнь. М., 1911. С. 2 — 67, 214). К ним нужно добавить и Астрова (См.: Астров В, Не нашли пути. 1914. С. 80 — 291).
622
Мережковский Д. Л. Толстой и Достоевский: жизнь, творчество и религия. Поли. собр. соч. СПб. — М., 1912. Т. VII, IX.
Но для Достоевского «Православие есть всё», необычный и единственный Образ православного Богочеловека Христа есть все. К Нему тяготеет его христоустремленная душа; в Нем сосредоточивается его христолюбивое сердце, наполняясь блаженным оптимизмом и молитвенно восхищенной любовью зл всех [623] Если подчиненный человекомании дух Запада будет вопить: «Осанна человеку и человечеству!» — то наш великий, бесстрашный православный апостол, пророк, философ и поэт будет восклицать до конца времен и до беспредельности вечности: «Осанна Богочеловеку и богочеловечеству! Осанна Иисусу Сыну Божиему и Сыну Человеческому!»
623
Мережковский Д.Л. Толстой и Достоевский: жизнь, творчество и религия. Поли. собр. соч. СПб. — М., 1912. Т. VII, IX.