Философия права
Шрифт:
Можно утверждать, что народ суверенен, в том смысле, что по отношению к внешнему миру народ является самостоятельным и составляет собственное государство, например, великобританский народ; но английский или шотландский, ирландский или венецианский, генуэзский, цейлонский и т.д. народы уже перестали быть суверенными народами с тех пор, как во главе их перестали стоять собственные государи или самостоятельные высшие правительства. – Поэтому {305}можно также сказать, что суверенитет внутри страны пребывает в народе, если говорят лишь о целом вообще, совершенно так же, как мы выше (§§ 277, 278) показали, что государство обладает суверенитетом. Но обычный смысл, в котором в новейшее время стали говорить о суверенитете народа, состоит в том, что этот суверенитет берется как противоположность суверенитету, существующему в монархе; взятый в таком противоположении, суверенитет народа принадлежит к разряду тех путанных мыслей, в основании которых лежит несчастное (wüste) представление о народе. Народ, взятый без своего монарха и непосредственно связанного с последним расчленения целого, есть бесформенная масса, уже больше не представляющая собою государства и больше уже не обладающая ни одним из определений, наличных лишь в сформированном внутри себя целом, не обладающая суверенитетом, правительством, судами,
На вышеуказанной ступени, на которой было проведено деление форм государственного устройства на демократию, аристократию и монархию, в стадии еще остающегося в себе субстанциального единства, которое еще не дошло до своего бесконечного различения и углубления в себя, момент последнего, само себя определяющего воле-решения выступает не как имманентный органический момент государства самого по себе в его своеобразной действительности. И в этих менее развитых формациях государства также должна выситься ин{306}дивидуальная верхушка, существующая либо сама по себе, как в монархиях, либо, как в аристократиях и преимущественно в демократиях, возникающая в лице государственных людей и полководцев случайно и сообразно вызываемым обстоятельствами времени особенным потребностям; ибо всякое действие, всякая действительность имеет свое начало и свое завершение в решающем единстве вождя. Но включенная в остающееся крепким соединение властей, такая субъективность решения должна оказываться частью случайной по характеру своего возникновения и проявления, частью вообще играть подчиненную роль; беспримесное, чистое решение не могло находиться ни в каком ином месте, кроме как по ту сторону подобных верхушек, – должно было быть приходящим извне определяющим fatum’ом. В качестве момента идеи оно должно было вступать в существование, но выступать как коренящееся в сфере, лежащей вне круга человеческой свободы и обнимающего ее государства. – Здесь берет начало потребность получать последнее решение относительно великих обстоятельств и в важные моменты жизни государства от оракулов, от демона (у Сократа), по внутренностям животных, пище и полету птиц. Здесь искали решения люди, которые еще не понимали глубины самосознания, люди, которые, придя от добротного субстанциального единства к этому для-себя-бытию, еще не обладали достаточной силой, чтобы его увидеть внутри человеческого бытия. – В демоне Сократа (ср. выше § 138) мы можем видеть начало указанного процесса: воля, которая раньше помещала себя лишь по ту сторону себя самой, начинает помещать и познавать себя внутри себя; здесь начинается знающая себя и, следовательно, истинная свобода. Так как эта реальная свобода идеи именно и состоит в том, чтобы каждому из моментов разумности дать его собственную, наличную, самосознательную действительность, то она-то, следовательно, и наделяет функцию сознания последней, определяющей самое себя уверенностью, которая составляет вершину в понятии воли. Но это последнее самоопределение может лишь постольку входить в сферу человеческой свободы, поскольку оно занимает положение вершины, стоящей особняком, выше всяких обособлений и условий, ибо лишь таким образом оно действительно согласно своему понятию.
Прибавление. При рассмотрении организации государства, т.е. здесь при рассмотрений конституционной монархии, не нужно принимать в соображение ничего другого, кроме необходимости идеи внутри себя; все другие точки зрения должны исчезнуть. Государство должно рассматриваться как великое архитектоническое здание, как иероглиф разума, который воплощает себя (sich darstellt) в действительности. {307}Все, следовательно, относящееся лишь к соображениям о пользе, о внешнем декоруме и т.д., должно быть исключено из философского обсуждения. Наше представление легко воспринимает мысль, что государство представляет собою самое себя определяющую и совершенно суверенную волю, последнее принятие решения. Труднее постигнуть это «я хочу» как личность. Этим мы не хотим сказать, что монарх может действовать произвольно; он, наоборот, связан конкретным содержанием совещания, и если конституция прочна, на его долю часто остается лишь подписать свое имя. Но это имя важно; это – вершина, выше которой нельзя восходить. Можно было бы сказать, что органическое расчленение существовало уже в прекрасной афинской демократии, но мы тотчас же убеждаемся, что греки черпали последнее решение из совершенно внешних явлений, из оракулов, из внутренностей жертвенных животных, из полета птиц, и мы видим, что они относились к природе, как к власти, возвещающей и высказывающей то, чтò идет людям на благо. В ту эпоху самосознание еще не достигло абстракции субъективности, еще не достигло понимания того, что о долженствующем быть принятом решении сам человек должен высказать: я хочу. Это «я хочу» представляет собою великое различие между новым и старым миром, и оно поэтому должно обладать своим особым существованием в великом государственном здании. Но, к сожалению, это определение рассматривается лишь как внешнее и произвольное.
3. Эта последняя самость государственной воли проста в своей абстрактности и поэтому она есть непосредственная единичность; в самом ее определении заключается, следовательно, определение природности; монарх поэтому предназначен быть монархом существенно как данный индивидуум, абстрагированный от всякого другого содержания, и данный индивидуум непосредственно природным образом, благодаря физическому рождению предназначен быть монархом.
Примечание. Этот переход от понятия чистого самоопределения в непосредственность бытия и, следовательно, в природность носит чисто спекулятивный характер, и познание его входит поэтому в область логической философии. Это, впрочем, в целом – тот же переход, который известен как природа воли вообще и представляет собою процесс перемещения содержания из субъективности (как представляемой цели) в наличное бытие (§ 8). Но своеобразная форма идеи и перехода, рассматриваемого здесь, состоит в непосредственности пере{308}хода (Umschlagen) чистого самоопределения воли (самого простого понятия) в некое «это» и природное наличное бытие без опосредствования особенным содержанием – (целью в действовании). В так называемом онтологическом доказательстве существования бога именно этот же переход абсолютного понятия в бытие явил глубину идеи в новое время; в новейшее время однако выдавали этот переход за нечто непонятное, а так как единство понятия и наличного бытия (§ 23) есть истина, то признав такой переход непонятным, стали отказываться от познания истины. Так как рассудочное сознание не обладает в себе этим единством и застывает в разделении этих двух моментов истины, то можно сказать, что оно еще готово признать относительно этого предмета веру, признать, что существует вера в это единство. Но так как представление о монархе рассматривается как всецело входящее в область обыденного сознания, то здесь рассудок тем больше застревает в своем разделении и в вытекающих отсюда выводах, которые делаются его рассуждательской рассудительностью, и он отрицает тогда, что момент последнего решения в государстве сам по себе (т.е. в понятии разума) связан с непосредственной природностью; а из этого прежде всего делают вывод, что эта связь случайна, а так как при этом утверждают, что разумно абсолютное различие между этими моментами, то затем делается дальнейший вывод о неразумности такой связи, так что к этому присоединяются и другие следствия, расшатывающие идею государства.
Прибавление. Если часто возражают против постановления во главе государства монарха, что благодаря ему ход дел в государстве делается зависимым от случайностей, так как монарх-де может быть недостаточно образованным, так как-де, он может оказаться недостойным стоять во главе государства, и бессмысленно, чтобы такое положение существовало как разумное, то нужно сказать, что здесь неверна именно предпосылка, будто бы имеет значение особенность характера. При совершенной организации государства важны лишь наличность формально решающей вершины и природной неподатливости страстям. Несправедливо поэтому требуют от монарха объективных свойств. Он должен лишь сказать «да» и поставить точку над и. Ибо вершина должна быть такого рода, что особенность характера не имеет значения. Это определение монарха разумно, ибо оно соответствует понятию, но так как его трудно понять, то часто не видят разумности монархии. Монархия должна быть прочна в себе самой, и то, что монарху принадлежит сверх этого последнего решения, есть нечто входящее в область частного, чему не должно придаваться значения. Могут {309}быть такие состояния государства, при которых выступает одна лишь эта область частного, но тогда государство еще не вполне развито или не хорошо построено. В благоустроенной монархии одному лишь закону принадлежит объективная сторона, и монарх должен присоединить к нему лишь субъективное «я хочу».
Оба момента в их нераздельном единстве, последняя, не имеющая основания самость воли и, следовательно, также не имеющее основания существование, как предоставленное природе определение, – эта идея непобуждаемого произволом составляет величество (Majestät) монарха. Это единство обусловливает действительное единство государства, которое лишь благодаря этой своей внутренней и внешней непосредственности избавлено от возможности быть втянутым в низшую сферу особенности, ее произвола, целей и взглядов, в борьбу клик против клик из-за трона, и от ослабления и разрушения государственной власти.
Примечание. Право рождения и наследования составляют основание легитимности, как основание не только некоторого положительного права, но также и в идее. – То обстоятельство, что благодаря твердо определенному порядку престолонаследия, т.е. благодаря естественному порядку преемства, предупреждаются махинации клик при освобождении трона, есть одна сторона, которая справедливо давно выдвигалась как довод в пользу его наследственности. Эта сторона есть однако лишь следствие, и превращенная в основание, она низводит величество государя в сферу рассуждения и в качестве основания дает ему, носящему характер не имеющей основания непосредственности и этого последнего в себе бытия, не имманентную в нем идею государства, а нечто, лежащее вне его, например, блага государства или народа. Из такого определения можно, правда, вывести наследственность посредством medios terminos (средних терминов); но оно допускает также и другие medios terminos, а, следовательно, и другие выводы, – и слишком известно, какие были сделаны выводы из этого блага народа (salut du peuple). – Поэтому только философия может дозволить себе рассматривать это величество мыслительно, ибо всякий иной, кроме спекулятивного, способ рассмотрения бесконечной, в себе самой основанной идеи, сам по себе уничтожает природу величества. – Выборность монарха легко может показаться наиболее естественным способом, т.е. она более всего по сердцу поверхностной мысли; так как-де, монарх дол{310}жен заботиться об устройстве дел и об интересах народа, то должно быть предоставлено выбору народа указать, кому он поручает заботу о своем благе, и лишь из этого поручения возникает право править государством. Это воззрение, а также и представление о монархе, как о высшем чиновнике в государстве, о договорном отношении между ним и народом и т.д., исходит из воли как каприза, мнения и произвола многих, – исходит, значит, из определения, которое, как мы уже указали, признается в гражданском обществе первым или, вернее, хочет, чтобы его признавали первым, но оно (это воззрение) не представляет собою ни принципа семьи, ни тем менее принципа государства и вообще находится в антагонизме с идеей нравственности. – Что избирательная монархия представляет собою скорее наихудшее из учреждений, явствует уже и для рассудка из следствий этого учреждения; они представляются, впрочем, рассудку лишь чем-то возможным и вероятным, но на самом деле они заключаются в самом существе этого учреждения. Благодаря тому, что частная воля становится последней решающей инстанцией, государственный строй становится в ней избирательной капитуляцией (Wahl-Kapitulation), т.е. сдачей государственной власти на милость частной воли, что имеет своим результатом превращение особенных государственных властей в частную собственность, ослабление государства и потерю им своего суверенитета, и, следовательно, его внутренний распад и внешнее разрушение.
Прибавление. Если мы желаем постичь идею монарха, то мы не можем довольствоваться словами, что бог поставил царей на царство, потому что бог сделал все, даже самое дурное. И если мы будем исходить из точки зрения пользы, мы тоже далеко не уйдем, и всегда можем находить невыгоды. Так же мало поможет нам, если будем рассматривать власть монарха как положительное право. Необходимо, чтобы я обладал собственностью, но эта особенная собственность случайна, и таковым представляется также право, согласно которому один должен стоять во главе, если это право рассматривается как абстрактное и положительное. Но это право налично само по себе в качестве чувствуемой потребности и в качестве объективной потребности. Монархи как раз не отличаются своей телесной силой или умом, и однако миллионы людей дают им править собою. Если же говорят, что люди допускают править собою противно их интересам, целям, намерениям, то это несуразно, ибо люди уже не так глупы; их потребности, внутренняя сила идеи принуждает их к повиновению и удерживает их в нем даже вопреки их кажущемуся сознанию. Если таким образом монарх выступает как вершина и часть государственного строя, то {311}нужно сказать, что завоеванный народ не тожественен в государственном строе с государем. Если в завоеванной провинции возникает восстание, то это нечто другое, чем бунт в хорошо организованном государстве. Завоеванные восстают не против своего государя, они не совершают государственного преступления, ибо они не находятся с властелином в связи идеи, не связаны с ним необходимостью государственного устройства; здесь имеется договор, а не государственное устройство «Je ne suis pas votre prince, je suis votre maître» («Я не ваш государь, я – ваш хозяин») ответил Наполеон эрфуртским депутатам.
Из суверенитета монарха проистекает право помилования преступников, ибо лишь этой суверенной власти принадлежит осуществление силы духа, делающее бывшее небывшим и в прощении и забвении уничтожающее преступление.
Примечание. Право помилования есть один из высших знаков признания величества духа. Это право, впрочем, принадлежит к числу применений определений высшей сферы к предшествующей или, иначе говоря, к числу отражений первой в последней. Но подобного рода применения представляют собою область особенной науки, которая должна излагать свой предмет в его эмпирическом объеме (см. § 270, примечание). – К числу такого рода применений принадлежит также и то, что оскорбление государства вообще или суверенитета, величества и личности государя подводится под вышеуказанное (§§ 95 – 102) понятие преступления и даже определяется как величайшее преступление, устанавливается особый порядок судебного разбирательства таких преступлений и т.д.