Философия в будуаре, или Безнравственные учителя (Другой перевод)

де Сад Маркиз Донасьен Альфонс Франсуа

О нет, нет, Эжени! Так не будет продолжаться вечно – путы эти непременно исчезнут. По достижении сознательного возраста и получении государственного, а не семейного или монастырского образования, юную девушку следует отпустить из родительского дома. В пятнадцать лет пора становиться хозяйкой своей судьбы. Существует опасность, что девушка предастся пороку? Эка важность! Услуги, которые окажет юная особа, согласная осчастливить всех, кто ее об этом попросит, куда существеннее милостей, которыми она же – в насильственной изоляции от света – одарит своего супруга. Судьба женщины – быть сучкой, волчицей: принадлежит она всякому, кто ее захочет. Закабалять женщину бессмысленными оковами супружеской верности значит грубо оскорблять природное ее предназначение.

Будем надеяться, что глаза, наконец, откроются, и что, обеспечивая свободу всем индивидам, не позабудут об участи несчастных девушек; когда же юным особам надоест жаловаться на забвение – они сами поднимутся над обычаями и предрассудками, смело сбрасывая постыдные оковы, которыми их пытаются поработить – лишь в этом случае, им удастся преодолеть сложившиеся мнения и привычки; люди, вкусившие свободу, станут мудрее, они тотчас ощутят, как несправедливо презирать тех, кто живет в согласии с требованиями природы – и тогда поведение, предосудительное в глазах народа порабощенного, перестанет казаться таковым в глазах народа освобожденного.

Исходи из законности этих принципов, Эжени, разрывай цепи, чего бы это ни стоило; наплюй на пустые угрозы своей глупой мамаши: согласно законам естества, ты не должна испытывать к ней никаких чувств – только ненависть и презрение. Отец твой – распутник; пожелает насладиться тобой – в добрый час, лишь бы он не пытался привязать тебя к себе; заметишь, что норовит закабалить тебя – разбивай это ярмо; множество девушек поступают так со своими отцами. Словом, блуди и еще раз блуди; именно для этого ты рождена на свет; пусть удовольствия твои не знают иных границ, кроме пределов собственных твоих сил и желаний; неважно, где, когда, с кем – любая свободная минута, любое место, любой партнер – всё должно быть поставлено на службу сладострастию; воздержание – недопустимая добродетель: ущемленная в своих правах природа мстит за него множеством бед. Пока сохраняются законы, подобные нынешним, наслаждаться приходится украдкой – к тому нас вынуждает общественное мнение; что ж – под покровом тайны с лихвой доберем то, чего мы лишены, целомудренно держась на людях.

Юной девушке следует подыскать наперсницу – свободную, светскую, и та поможет ей тайно вкушать наслаждения; за неимением таковой, пусть сама пытается соблазнить приставленных к ней бдительных стражей и уговорить их проституировать ее, суля им все деньги, которые они извлекут, приторговывая ею; очень скоро то ли сами стражи, то ли подобранные ими женщины, именуемые своднями, станут исполнять любые желания девушки; ей же надлежит пускать пыль в глаза окружающим: братьям, сестрам, родителям, друзьям; ради сокрытия истинного своего поведения, допустимо – в случае необходимости – отдаваться всем подряд, смело жертвуя своими вкусами и привязанностями; случается, неприятная интрижка, в которую она ввязывается лишь по расчету, выводит на другую, более приятную, глядишь – девушка продвинута. Но для этого нужно раз и навсегда распрощаться с детскими предрассудками; надо обращать в прах все угрозы, увещевания, наставления, презревать и долг, и религию, и добродетель. Надо упорно пресекать любые уловки, направленные на наше закрепощение, словом, надо избавляться от всего, что не нацелено на приобщение к бесстыдству.

Родители любят потчевать нас нелепыми россказнями о несчастьях, якобы подстерегающих на стезе разврата; на колючки можно наткнуться повсюду, но карьера порока позволяет добраться и до роз, расположенных над шипами; на грязных же тропинках добродетели природа вообще не взращивает роз. Единственный подводный камень, которого многие опасаются, вступая на первую из означенных дорог – это общественное мнение; однако любая мало-мальски разумная девица непременно возвысится над жалким этим мнением. От всеобщего почета, Эжени, испытываешь лишь моральное удовлетворение, представляющее ценность только для людей определенного склада; удовольствия же от любодействанравятся всем, не говоря о том, что привлекательность сего занятия перевешивает неизбежное и незаслуженное презрение, на которое наталкиваются люди, осмелившиеся бросить обществу вызов; многие здравомыслящие женщины даже умудряются бравировать своей репутацией, извлекая из этого дополнительное наслаждение. Так что любодействуй, Эжени, любодействуй, мой дражайший ангел; тело твое в твоей власти; тебе одной принадлежит право полностью им распоряжаться, услаждая кого тебе угодно.

Пользуйся благоприятными ситуациями, лови момент – веселые года наших утех так скоротечны! В удел счастливицам, вволю насладившимся, достанутся прекрасные воспоминания, которые утешат их и скрасят им старость. А что выпадет на долю тех, кто упустил время?.. Душу им надорвут горестные мучительные сожаления, которые, вкупе со старческой немощью, слезами и терниями, отравят последние предсмертные их лета...

Быть может, ты одержима идеей заслужить бессмертие? Что ж, и в этом случае, моя милая, в памяти людей ты останешься лишь в звании блудницы. Лукрецию очень скоро позабыли, в то время, как Феодора и Мессалина – у всех на устах. Как же не предпочесть, Эжени, участь, которая, венчает нас цветами на этом свете и оставляет надежду и на будущее поклонение после смерти! Как же, повторяю, не предпочесть ее иной участи, обрекающей нас на жалкое прозябание в жизни земной и, по сошествии в могилу, не сулящей ничего, кроме презрительного забвения?

ЭЖЕНИ ( госпоже де Сент-Анж). Ах! Бесценная моя, обольстительные твои речи воспламеняют мне и сердце, и голову! Я так взволнована, не передать словами... скажи, могла бы ты меня познакомить с какими-нибудь женщинами... ( смущаясь), которые проституировали бы меня, если я их об этом попрошу?

Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. До тех пор, пока ты не наберешься опыта, Эжени, я одна обо всем позабочусь; доверься мне, а уж я приму меры предосторожности и прикрою твои прегрешения; желательно, чтобы первыми твоими мужчинами стали мой брат и наш надежный друг, поучающий тебя; после мы подыщем и других. Не беспокойся, крошка: я научу тебя порхать от услады к усладе, я окуну тебя в океан восторгов, ты будешь переполнена, пресыщена впечатлениями!

ЭЖЕНИ ( бросаясь на шею госпоже де Сент-Анж). О, милая, как я тебя обожаю! Возьмись за меня – и не будет у тебя ученицы послушней. Но, если не ошибаюсь, ты только недавно говорила, что девушке, предающейся разврату, впоследствии трудно будет скрыть это от своего супруга?

Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. Это правда, милочка, но не печалься – известны тайные средства, помогающие заштопать любые бреши. Я обязательно ознакомлю тебя с ними. И тогда, будь ты даже пробита вдоль и поперек, как Антуанетта, я берусь вернуть тебе девство, с которым ты пришла в этот мир.

ЭЖЕНИ. Ах, какая ты замечательная! Продолжай свои наставления. Теперь объясни мне, коль об этом зашла речь, как следует себя вести женщине замужней.

Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. Запомни, дорогая, каким бы ни было семейное положение женщины, будь она девица, дама или вдова – не существует для нее иной цели, иной работы и иного желания, кроме занятий любовью с утра и до вечера. Именно для этого она создана природой. Для исполнения главного предназначения женщины от нее требуется: попирать ногами детские предрассудки, проявлять категорическое неповиновение родительским наказам, непоколебимо презирать наставления близких, еще важнее всего перечисленного, решение женщины покончить с первейшими из пут – путами брака.

Ты только представь, Эжени, как юную особу, едва покинувшую отчий дом или пансион, не имеющую ни малейшего жизненного опыта, внезапно вынуждают перейти в объятия мужчины, которого она ни разу не видела прежде, и обязывают у подножия алтаря поклясться этому человеку в послушании и верности, что само по себе бесчестно, поскольку, в глубине души она горячо желает нарушить данное слово. Что в мире страшнее такой участи, Эжени? И вот, она связана обязательствами независимо от того, нравится ей муж или нет, нежен он с ней или груб; долг чести требует соблюдения верности, нарушь она клятву – репутация её запятнана; выходит, женщина либо обесчещена, либо до конца дней тащит на себе ярмо брачной жизни, сколь бы мучительным оно ей ни казалось. Ну уж нет, Эжени! Не для такого финала мы рождены; не пристало нам подчиняться дурацким законам, выдуманным мужчинами. Ты спросишь, а спасет ли нас развод? Никоим образом. Кто поручится за то, что во втором брачном союзе мы обретем счастье, ускользнувшее от нас в первом супружестве? Раз уж мы вынуждены терпеть бессмысленные эти узы – возместим свои утраты втайне, и не тревожься: шалости наши, сколь бы далеко они ни простерлись, не нанесут вреда природе, став лишь искренней данью уважения к ней; следовать законам природы – значит уступать желаниям, которые она в нас вложила; и оскорблением для природы явилось бы именно противление ее замыслам. Мужчины расценивают супружескую измену, как преступление, доходя до того, что карают неверных жен лишением жизни, хотя адюльтер, Эжени, есть не что иное, как погашение долга перед природой, и мы не позволим этим тиранам самовольно лишать нас естественного нашего права. «Разве не отвратительно поступают жены, – вопрошают наши мужья, – подставляя под отеческие заботы и ласки плоды своего распутства?» Таков довод Руссо. Это, пожалуй, единственное сколько-нибудь правдоподобное возражение против адюльтера. Но ведь это проще простого – предаваться разврату, не подвергая себя риску беременности! Ничуть не труднее избавляться от ее последствий, если все же допущена оплошность. Впрочем, к данному предмету мы еще вернемся, так что сейчас коснемся лишь сути. И тогда станет очевидным, насколько несостоятелен аргумент, вначале показавшийся правдоподобным.