«Философия войны«» в одноименном сборнике
Шрифт:
Все обстоит благополучно! — кричал храбрый Росс в угоду начальству. Так точно! Не могу знать! — лепетал он бессмысленно, чтобы окончательно расположить к себе «требовательное» начальство, и… надувал это начальство вдоль и поперек, с утра и до утра!
А начальство — все власти до Монарха включительно — верило в преданность и усердие подчиненных. И чем выше был начальник, тем тщательнее очищался путь его от терний, а следовательно, и от Правды. Таким образом, Правда менее всего была доступна тому лицу, которого господа лжецы и льстецы называли своим земным богом, т. е. Царю. Помню — как трудно было протолкнуть наверх, а тем более к Царю какую-нибудь мысль о серьезной перемене в Государственном аппарате; например — мысль о необходимости
Однажды Канкрин, тогда министр финансов, представил в кандидаты на пост товарища министра финансов некоего X. — гвардейского офицера. А разве X. знаком с финансовыми делами, служил в министерстве? — спросил Император Николай I-й.
Нет, — ответил Канкрин, — но он из Конной гвардии.
А! — одобрительно протянул Государь, и принял кандидатуру.
И вот, ту самую Гвардию хотели низвести на степень… Армии!
Все доводы о вреде гвардейских привилегий разбивались о боязнь встревожить правящий муравейник и погубить свою личную репутацию и карьеру, ибо такой дерзновенный «докладчик» немедленно был бы взят под подозрение, как вредный либерал, «левый»… И лучшие намерения разлетались, как прах. Храбрый Росс не раз отступал перед собственной дерзкой мыслью — творить Правду во имя общего блага!
Так воспитывались не только военные, но и вся Россия. Правда не доходила до верхов, а в особенности до Царя. А потому никто наверху не знал русской действительности во всей ее ужасной наготе.
Зачем России реформы? — думали даже серьезные сановники, — России незачем подражать «гнилой» Европе: она пойдет своей дорогой!.. У нас, слава Богу, нет парламента! — говорил премьер-министр Столыпин с трибуны Государственной Думы…
И то говорилось после войны 1904–05 года; говорил человек, коего считали «исключительным государственным умом»!
Всмотритесь в такого Столыпина, и вы увидите — как мало понимали русскую действительность люди, стоявшие далеко от народной жизни!
Жилось им самим хорошо, а остальное — вредная фантазия, либерализм и проч.
На такой основе жили и «благоденствовали» русские верхи.
У нас, слава Богу, нет парламента! — говорил министр-председатель.
Шапками закидаем! — подпевали ему господа «патриоты».
Все обстоит благополучно! — успокаивало военное министерство.
Гром победы раздавайся! Веселися храбрый Росс! — вторили ему военные верхи и середина.
Но когда вместо грома победы раздавались громовые раскаты поражений (1855–56 г., 1904–5 гг.), тогда во всем обвиняли… евреев, масонов, социалистов и всех — кого вздумается, только не самих себя, не свои порядки и свое поведение!
Организованной общественной жизни не было в России; следовательно, не было и того, что принято называть «общественным мнением». Откуда оно могло явиться, когда от «обывателя» требовалось только послушание властям, а всякие рассуждения об общих — государственных делах, и тем более их обсуждение, почиталось вредным либерализмом… «Обыватель» должен был верить, что рачительное начальство обо всем печется, обо всем думает…
Про то начальство знает! — говорил обыватель из низов.
Там, наверху сидят люди не глупее нас, — успокаивал себя и других средний обыватель, поигрывая в картишки или закусывая добрую рюмку «столового» вина. Мы первая Держава в мире! — говорил сановник.
Надо быть «патриотом», а патриот не должен позволять вольнодумства и колебания государственных основ — ни себе, ни другим.
Россию сравнивают с колоссом на глиняных ногах. Но это сравнение не верно. Россия была организмом, в коем только небольшая часть органов имела применение; все остальное бездействовало и мало-помалу атрофировалось. Это было тело со связанными руками и ногами, со сдавленным желудком и ущемленным черепом.
Ни естественные богатства страны, ни ее живые силы не были использованы должным образом.
Верхи не хотели общего участия в общем деле.
Они хотели управлять всем сами!
Это то самое, что потом случилось в Деникинской и во Врангелевской организациях. Это то самое, что принято называть «лавочкой». «Лавочка» была у Царя. «Лавочка» была и в других организациях после февраля 1917 года; «лавочка» и теперь у большевиков. Всюду — «свои». Дело общее, а управляют только «свои»! И в этом еще нет беды в теории: не всем же быть наверху, у руля; пусть будут на верхах «свои»; но пусть делают хорошо общее дело, именем которого они добрались к власти! Пусть эти «свои» поступают так, как умный или дальновидный хозяин. Он тоже не советуется со своими работниками, не жмет им рук, не говорит льстивых речей, не составляет из них ни «советов», ни парламентов. Но он, прежде всего: знает свое дело и свое хозяйство; он действительно обо всем заботится, обо всем думает; все любит, все бережет, все направляет, всем дорожит — будь то человек, лошадь или вещь. Ко всему он подходит с любовью и умением…
И хозяйство его преуспевает, и все им довольны, все любят его, и даже скот доказывает это, как может.
Почему же наши «лавочки» не уподоблялись такому умному хозяину, почему их психология тянула их прежде всего к актам грубого эгоизма, при полном отсутствии предвидения?
Потому, что ни в семье, ни в школе, ни на службе — не было надлежащего воспитания.
Все в России исходило сверху — и требования, и указания, и поощрение, и наказание. Царь был земным бгом, по крайней мере по словесной идеологии. Он был «батюшка», и законодатель, и судья, и вождь. Все шло от него и через него. Недаром один из великих князей говорил: «Россия, это — вотчина Романовых». Ему, владельцу вотчины — всякий почет и уважение. Но — на него же падает и ответ за непорядки в вотчине, особенно если он владеет ею давно и самодержавно.
Права и ответственность старшего — есть закон всякой правильной организации. Старший должен все знать, что к его организации относится, все направлять, всех учить и всех воспитывать… К тому же, я полагаю, что при искреннем желании Самодержца — никто не может преградить ему путь к знанию действительности и к Правде. И тогда не нужно было бы защищать Самодержца жалкими словами: «он не знал», а самому ему не пришлось бы записывать в свой дневник запоздалого открытия, что — «все кругом ложь, обман и измена!»
Но в России, по примеру Царя, «не знал» и министр, и всякие другие власти!.. Не знали того, что нужно было знать, и не делали того, что следовало делать.
Великий Император французов Наполеон Первый, вникавший во все государственные дела, находил время — и для бесед с солдатом, и для экзамена офицеру, и для поверки строевой подготовки юнкера, и для знакомства с настроениями парижских обывателей, и для чтения записки о «пароходе», и для личных рекогносцировок на войне, и для поверки там сторожевой службы, и для наблюдения за выходом и размещением войск на позиции, и для ознакомления с настроением войск перед боем, и для воодушевления их в бою! Нельзя, конечно, требовать от всех энергии, выносливости, памяти и знаний Наполеона, т. е. всего того, чем характеризуется гений. Но — кому много дано, с того и много взыскивается. А если шапка Мономаха тяжела, то надо снять ее вовремя!.. Но, увы, власть так гипнотизирует людей, что они не в силах оторваться сами от нее. Самодержавие, как и парламентаризм, имеет свои плюсы и свои минусы, и первые могут доминировать только при соответствующей личности Самодержца!