Философские обители

Фулканелли

Вряд ли вам удастся самому понять, что это за чудесное создание (miraculeuse production), поэтому объясню: Феникс — гермафродит, но среди гермафродитов есть и другой совершенно замечательный Феникс, так что [376] …“

Птица на четверть часа замолкла, потом заговорила вновь:

„Вижу, вы мне не верите. Но если я солгала, пусть я никогда не возвращусь на вашу Землю и пусть меня заклюёт орёл“».

Другой автор [377] распространяется о мифогерметической птице ещё более подробно, сообщая некоторые детали, о которых обычно умалчивают. «Кесарь птиц, — говорит он, — есть чудо естества [378] , пожелавшего на этом примере показать, на что оно способно, и, само представ Фениксом, породило Феникса. Оно волшебным образом его украсило, сотворив ему королевское оперенье, роскошный хохолок и такой яркий гребешок, что кажется, будто у него на голове серебряный полумесяц или золотая звезда. Тело и пух у птицы как бы позолоченные и переливаются всевозможными цветами. Перья алые, лазурные, золотистые, серебристые, огненно-рыжие. На шее словно ожерелье из драгоценных камней, многообразием окраски превосходящее радугу.

Хвост цвета неба усеян блёстками, словно звёздами. Контурные перья и вся спина как будто усыпаны разноцветными примулами. Глаза Феникса сверкают, пылают — вылитые звёзды, ноги золотые, а когти ярко-красные. У Феникса гордая осанка, и весь его вид говорит о том, что он понимает, сколь высоко его положение, и даёт всем почувствовать своё императорское величие. Даже плоть у него царская — источает лишь капли фимиама и елей. Ещё когда он был в колыбели, небо, по словам Лактанция, изливало на него нектар и амброзию. Феникс — единственный свидетель всех мировых эпох, он видел, как золотые души золотого века превращались в серебряные, потом в медные и, наконец, в железные. Он единственный не покидал небо и землю. Он единственный смеётся над смертью, делает её своей кормилицей и матерью, заставляет её порождать жизнь. Когда он чувствует себя обременённым годами, одряхлевшим, удручённым долгой чередой лет, он уступает естественному желанию возродиться к новой жизни посредством чудесной кончины. Тогда он готовит себе место, которое одно на свете не имеет названия: это не гнездо, не колыбель, не родильная, так как здесь он прощается с жизнью, но это и не могила, не гроб, не погребальная урна, так как здесь он вновь обретает жизнь. Таким образом, я не знаю, что оказывается ещё одним неодушевлённым фениксом, который одновременно гнездо и могила, матка и склеп, жертвенник жизни и жертвенник смерти, предназначенные для Феникса. Как бы то ни было, там, на дрожащих ветвях пальмы (palme) [379] , он укладывает стебли коричного дерева и ладан, на ладан кладёт кассию, на кассию белоус, затем с несчастным видом вверяя свою судьбу Солнцу, своему убийце и отцу, взбирается на этот благоухающий костёр, дабы сбросить с себя бремя лет. Идя навстречу законным желаниям птицы, Солнце зажигает костёр, который, расточая аромат, обращает всё в пепел и тем самым возвращает Птицу к жизни. Бедное естество, содрогаясь от мысли, что потеряет своё место в этом великом мире, приказывает всему замереть. Тучи не осмеливаются уронить ни одной капли ни на пепел, ни на землю, и даже самые злые ветры страшатся дуть. Властвует лишь Зефир, верх берёт весна, а пепел по-прежнему недвижим. Тогда естество убеждается, что всё благоприятствует возвращению к жизни его Феникса. О великое чудо божественного провидения! Почти тут же холодный пепел, не желая больше видеть естество в скорби и страхе, согревается не знаю каким образом жаркими золотыми лучами Солнца и превращается в червячка (petit ver), затем в яйцо, и, наконец, в Птицу в десять раз прекраснее прежней. Можно подумать, что всё кругом возродилось, так как небо, пишет Плиний, возобновляет своё вращение, свою нежную музыку, и четыре стихии вдруг весело затягивают мотет во славу природы, чтобы воспеть воскрешение Птиц и мира» [XXXVI].

376

Автор здесь резко обрывает свои откровения.

377

René François. Essay des Merveilles de Nature et des plus nobles Artifices. — Рене Франсуа. Описание чудес природы и наиболее благородных изобретений. — Lyon, J. Huguetan, 1642, ch. V, p. 69.

378

Герметическое обозначение философского камня.

379

Мы встречаемся здесь с символической пальмой (маслиной) острова Делос, на которую опиралась Латона, когда рожала Аполлона. Об этом в Гимне к острову Делосу говорит Каллимах:

Стала златою окрест, Астерия, вся твоя почва, Стали златыми в сей день окружённого озера воды, Стали златыми листы осенившей роды маслины, Стали златыми струи виющего русло Инопа.

(перев. С. Аверинцева // Александрийская поэзия. — М.: Худ. лит. 1971, с. 120).

XXXVI. Руан. Особняк Бургтерульд (XVI в.). Бессмертный Феникс.

Как и на дампьерских кессонах, на панно с тремя деревьями во дворце в Бурже есть надпись. На кромке, украшенной ветвями и цветами, внимательный зритель обнаружит отдельные умело замаскированные буквы. Соединив их, мы получим одно из любимых изречений великого мастера Жака Кёра:

DE.MA.JOIE.DIRE.FAIRE.TAIRE.

С радостью говорить, делать, молчать

Между тем, радость Адепту приносят его занятия. Работа, позволяющая ему получить чудо (merveille) естества, которое многие невежды полагают химерой, для Адепта лучшая услада, радость чистейшей воды. Греческое χαρά (joie, радость), однокоренное с χαίρω (se réjouir, se plaire à, se complaire dans, радоваться, наслаждаться, находить удовольствие), которое означает также любить (aimer). Знаменитый Философ тут ясно намекает на Великое Делание, своё самое любимое (chère) занятие, чьи символы ещё более оттеняют величественность его богатого жилища. Но как рассказать об этой единственной в своём роде радости, полном удовлетворении, сокровенном веселье души — следствии достигнутого успеха? Рассказывать надо как можно меньше, иначе нарушишь клятву, возбудишь зависть одних, алчность других, всеобщую ненависть и можешь стать жертвой сильных мира сего. Что делать, как поступить затем с полученным веществом, которое, согласно законам нашего Искусства, алхимик должен остерегаться использовать в личных целях? Использовать его следует на благо других, посвящая плоды своей деятельности на дела милосердия в соответствии с посылками Философии и христианской моралью. О чём, наконец, надо молчать? Обо всём, что касается алхимической тайны и её практического осуществления. Раскрытие этой тайны — дело исключительно Бога, человек не имеет права её разбалтывать, передавать ясным языком, он должен скрывать её за притчами, аллегориями, образами и метафорами.

Несмотря на краткость и двусмысленность, девиз Жака Кёра полностью согласуется с традиционными канонами вечной Мудрости (éternelle sagesse). Ни один Философ, действительно достойный этого имени, не откажется подписаться под правилами поведения, которым он учит и которые можно выразить следующим образом:

Совершая Великое Делание, говори мало, делай много, молчи всегда.

Стражи при теле Франциска II, герцога Бретонского

I

Когда в 1502 г. герцогиня Бретонская и дважды королева Франции Анна задумала соединить прах своих покойных родителей в мавзолее, достойном того уважения, что она к ним питала, она поручила создать такой мавзолей высокодаровитому бретонскому мастеру Мишелю Коломбу, о котором, впрочем, до нас дошло немного сведений. Анне тогда было двадцать пять лет. Её отец, герцог Франциск II почил в Куероне за четырнадцать лет до этого, 9 сентября 1488 г., пережив свою вторую супругу Маргариту де Фуа, мать королевы Анны, всего на шестнадцать месяцев — та окончила свои дни 15 мая 1487 г.

Мавзолей, работа над которым началась в 1502 г., был готов в 1507 г. Его общий замысел принадлежал Жану Перреалю, а скульптуры, превратившие мавзолей в один из замечательнейших шедевров эпохи Ренессанса — творение рук Мишеля Коломба, которому помогали племянник Гильом Реньо и Жан де Шартр, «его ученик и слуга», — впрочем, участие последнего под вопросом. Из письма, написанного 4 января 1511 г. Жаном Перреалем секретарю Маргариты Бургундской по поводу работ, которые та распорядилась провести в часовне города Бру, мы узнаём, что «в течение пяти лет Мишелю Коломбу нужно было выплачивать и выплачивалось по XX экю в месяц. За скульптурные работы ему было выдано 1200 экю, а вся усыпальница стоила 560 ливров» [380] .

380

См. Abbé G. Durville. Etudes sur vieux Nantes. — Аббат Ж. Дюрвилль. Исследования о старом Нанте. — Т. II. Vannes, Lafolye Frères, 1915.

Маргарита Бретонская и Франциск II пожелали быть похороненными в церкви кармелитов в Нанте, поэтому Анна распорядилась соорудить в ней мавзолей, который стал называться усыпальницей кармелитов (Tombeau des Carmes). Под этим именем он сегодня и известен. Мавзолей оставался на своём месте до Революции, когда церковь кармелитов продали как национальное достояние. Мавзолей тогда вынесли, и он тайно хранился у одного любителя искусства, взявшего на себя труд спасти шедевр от революционного грабежа. После всех потрясений мавзолей в 1819 г. поместили в соборе св. Петра в Нанте, где мы можем им любоваться по сей день. Когда 16–17 октября 1727 г. Мелье, мэр Нанта, по приказу короля вскрыл сводчатую гробницу, сооружённую в пышном мавзолее, там оказалось три гроба: Франциска II, Маргариты Бретонской, его первой супруги, почившей 25 сентября 1449 г., и Маргариты де Фуа, второй супруги герцога — матери королевы Анны. Там же находился ларец, а в нём ковчежец из «чистого беспримесного золота» [381] в виде яйца, увенчанного королевской короной, и с надписью из искусно выписанных букв. В ковчежце хранилось сердце Анны Бретонской, чьё тело покоится в базилике Сен-Дени.

381

Каноник Ж. Дюрвилль, из труда которого мы почерпнули эти сведения, прислал нам снимок удивительного ковчежца, лишённого — увы! — своего содержимого; ковчежец входит в коллекцию музея Т.Добре в Нанте, каноник как раз является хранителем этого музея. «Я посылаю вам, — пишет он, — фотографию драгоценного ковчежца. Я поместил его на то самое место, где было сердце королевы Анны, полагая, что данное обстоятельство будет вам небезынтересно». Мы выражаем канонику Дюрвиллю нашу глубочайшую признательность за его участие и предупредительность.

Среди описаний усыпальницы, оставленных самыми различными авторами, есть и очень подробные. Мы будем пользоваться преимущественно рассказом брата Матиаса де Сен-Жан, кармелита из Нанта, опубликованном в XVII в. [382]

«Редкостной вещью, достойной всяческого восхищения, — пишет Матиас де Сен-Жан, — представляется мне усыпальница, воздвигнутая в центре церкви отцов кармелитов. Эта усыпальница, по всеобщему мнению, одна из самых прекрасных и удивительных на свете, поэтому я приведу её отдельное описание, чтобы удовлетворить любопытство всех, кто желает об этом знать.

382

Le Commerce honorable, etc., composé par un habitant de Nantes. — Почётное занятие и т. д., сочинение жителя Нанта. — Nantes. Guillaume Le Monnier, 1646, p. 308–312.

Почитание, которое в давние века герцоги Бретонские выказывали святой Деве, покровительнице Ордена кармелитов и этой церкви, в частности, а также симпатии, которые они испытывали к кармелитам вообще, навели их на мысль выбрать себе место захоронения именно здесь. Свидетельством набожности королевы Анны и её любви к этой церкви стал прекрасный памятник, который она воздвигла в честь своего отца Франциска II и матери Маргариты де Фуа.

Усыпальница имеет форму прямоугольника восьми футов в ширину и четырнадцати в длину. Сделана она из чистого белого и чёрного итальянского мрамора, порфира и алебастра. Корпус усыпальницы поднят над полом (le plan, le sol) церкви на высоту шести футов. С двух сторон у неё по шесть ниш, каждая высотой в два фута, с полом из тщательно обработанного порфира и с пилястрами из белого мрамора. Всё это выполнено с учётом необходимых архитектурных пропорций и правил и украшено моресками (moresques, arabesques) очень тонкой работы. В двенадцати нишах фигуры двенадцати апостолов из белого мрамора. Каждый апостол в своей особой позе и с орудиями своих мученических страстей. Подобным образом украшены и две другие стороны, обе разделенные на две одинаковые ниши. В нишах, что ближе к главному алтарю церкви, фигуры св. Франциска Ассизского и св. Маргариты, покровителей похороненных здесь герцога и герцогини. В нишах на противоположной стороне фигуры Карла Великого и св. Людовика, короля Франции. Под этими шестнадцатью нишами на усыпальнице круглые углубления диаметром в четырнадцать дюймов, дно которых имеет форму раковины и высечено из белого мрамора. Во всех углублениях фигурки плачущих людей в траурных одеждах и в самых различных позах. На эти фигурки мало кто обращает внимание, но знатоки их ценят.

Усыпальница накрыта цельной плитой (la masse du tombeau) из чёрного мрамора, которая возвышается над ней на восемь дюймов, образуя со всех сторон как бы карниз, служащий антеблементом и украшением. На камне лежат две фигуры из белого мрамора, каждая длиной в восемь футов. Одна из них представляет герцога, другая — герцогиню в соответствующих одеяниях и коронах. Трое ангелов из белого мрамора в три фута каждый поддерживают квадратные подушки под головами у герцога и герцогини. Кажется, что те совсем без сил, и ангелы их оплакивают. У ног герцога лежит изображённый в натуральную величину лев с бретонским гербом на гриве (jube, criniére), у ног герцогини — борзая, на шее у которой чрезвычайно искусно выполненный герб дома Фуа.