Философский детектив
Шрифт:
– Видишь, как здесь чисто, смотри не плюнь куда-нибудь, с тебя станется. – После чего Диоген осмотрелся и плюнул ему в лицо, заявив: «А куда же плеваться, если нет места хуже». – Так тебе и надо Навуходоносор. – Видимо уж очень сильно припёк его Диоген, раз так совершенно не сдержан этот степенный гражданин, разбрасывающийся такими трудно-постижимыми и трудно-выговариваемыми для простых смертных словами. Хотя, как не припёк, а даже ещё так, что Хилон (этот степенный господин, который не смог вынести наплевательское к себе отношение.), тёзка одного из семи известнейших древнейших мудрецов Эллады, когда-то сказавший: «Познай самого себя»,
Что, наверное, и послужило тем побудительным мотивом плевательных действий Диогена, решивший, таким, слегка не деликатным образом, дать Хилону возможность задуматься над очертаниями своего лица в этом мире. Но Хилон, и близко не стоявший к мудрецам, не оценил по достоинству это послание Диогена, тогда как сама эта выходка Диогена, была оценена теми, которым только дай повод оплевать всякое хорошее дело. Вот эта та, масса подражателей, взяв на вооружение такой подход к делу со стороны Диогена и принялась доставать своими плевками Хилона, который только после этого наплевательского, очень смачного к себе отношения, смог, наконец-то, по своему исплеванному достоинству, как оценить поступок этого, увижу, придушу Диогена, так и познать самого себя, и на то, на что он способен.
Ну, а когда Хилон получил свою порцию наплевизма, то эти подражатели, не имеющие ничего святого, назвавшиеся себя взрывным именем «Гексоген», уже принялись жечь своим напалмом лица тех, кто, по их мнению, замарал себя бесчестием в торговле. Для усиления силы поражающего элемента, своего плевка, эти анархически настроенные граждане, размалывали во рту жгучий перец наравне с чесноком, отчего плевок, воистину становился горючей смесью, чьё попадание в лицо, и особенно в глаз, могло привести к большим осложнениям.
Ну а когда вещь пахнет субъективизмом, то не надо быть провидцем или тем же мудрецом, чтобы понять, что эта анархическая группа «Гексоген», в скором времени была взята кем-то под строгий контроль и уже исходя из этого выкупа, и действовала против несговорчивых торговцев.
Но впрочем, Алкивиад всё это знал, и он не желая тратить время на эту значительность, вновь вернулся к Диогену, правда сейчас, из-за поднявшегося гула, уже все эти остракизмы слились воедино, и кроме шума уже ничего нельзя было разобрать.
Алкивиад же, слыша все эти громогласные правожелания этих столпившихся зевак, где, наверное, каждый второй из стоявших здесь, имел свое удовольствие на встречу с Диогеном, из которой уже каждый первый из них, оформлялся в своего качественного хулителя Диогена и, наверное, уже на основании этого, не нужно было долго искать тех, кто бы пожелал приложить свою руку к этой поездке Диогена в своей бочке. А ведь, стоящий недалеко от Алкивиада Платон, имел не меньше причин для претензий к Диогену, за его насмешки над его, как он назвал, платоновским человеком, где Диоген на всеобщее обозрение показал петуха, обозвав его этим платоновским человеком. Но Платон, всё-таки проявил сдержанность, и не стал пускать свои проклятия в его адрес. Что, конечно же, выглядело очень даже подозрительно, и всякий имевший аналитический ум, то, тот, наверное, сделал бы для себя соответствующий вывод, но Алкивиад имевший уши и уже раз слышавший один разговор, решил, пока что не останавливаться на Платоне.
– А вот это, видели! – Вслед за брошенным в толпу жестом в виде выставленного вверх среднего пальца руки, Диоген, поднявшись на ноги, громко заорал, на что последовал ответный взрыв трибун, восхищенных силой боков Диогена, сумевших устоять после такой своей мощной взбучки. Этим своим жестом, Диоген, первый применивший его на практике, как например, указав на Демосфена и заявив при этом: «Вот вам, правитель Афинского народа», – можно сказать, снискал славу себе и этому недооцененному пальцу, который со временем стал конкурировать с указательным, а в виду своей твердой позиции насчёт того лица, на которого был направлен средний палец, можно сказать, завоевал своё чёткое место в своем ситуационном применении.
Алкивиад же, удостоверившись в том, что с Диогеном всё в порядке, и его жизнь всё также бьёт ключом и движется по накатанной, постарался развернуться, и как только вывернулся, то выдвинулся в обратную сторону, с целью найти для себя, сначала отдельно от толпы себя, а уж потом и всё другое.
– Эх, Диоген, Диоген, Диоген. – Оказавшись на пустом пятачке площади, Алкивиад, причитая и раскачивая в стороны свою голову, этим своим движением попытался разогнать ту предопределенность, смахивающую на обреченность, судьбы Диогена. Который, как плевать хотел на кого он вздумает, так и будет продолжать это делать, плюс показывать свои неприличия, когда и кому он захочет, до тех пор, пока не пожелает, задержав своё дыхание, уйти из жизни самому без всяких на то напоминаний.
Глава 4
Вечерний разгар Дионисий
– Ты же знаешь, что ни одна выстраданная слезинка сочинителя, не должна пролиться, если не бесславно для самого сочинителя, то, как минимум, бесследно для тех, кто его не оценил. – Донесшийся из глубины подворотни голос, сначала смутив, заставил остановиться на месте, пустившего на самотёк свои слезы отвергнутого Софоклом сочинителя, который ещё находясь во внутренней прострации, ничего не понимал, и уже потом, убежденностью своих слов, заставил этого горе-сочинителя внимать ему.
– А, зрительская небрежность, эта личностная неблагодарность к авторскому труду, для которого мы страдаем и не спим ночами, разве она не ранит сочинителя в самое сердце, выбивая из-под его ног, то единственное, что связывает его с этим миром. – Слезливый поэт, вытерев свои слезы, готов был подписаться под каждым сказанным словом незнакомца, который всё также таился в глубине подворотни.
– А ты кто? – как только незнакомец на миг затих, то наконец-то, осмелился на своё слово поэт.
– Я такой же, как и ты, отвергнутый снобизмом признанных авторов, начинающий сочинитель. Но я всё же, не опустил руки и теперь на деле вершу свою трагедию. – Если первая часть предложения, была произнесена несколько заунывным тоном, то его окончание, своей мрачной предрешенностью, заставило поэта похолодеть от предчувствия чей-то обреченности.
– Я слышал о тебе. – Поэт, не смотря на испуг, вызванный этим своим воспоминанием, не бросился прочь наутёк, а всё также стоял на месте и всматриваясь в темноту, пытался рассмотреть того с кем он говорил.
– Ну, тогда ты, не должен страшиться меня и тем более своей судьбы. – Интонация голоса незнакомца, завораживающе подействовала на поэта, который оказавшись во власти этого голоса, уже не мог ничего поделать, как только действовать в согласии с этим голосом.
– А я и не боюсь. – Сделав один шаг по направлению незнакомца, ответил ему поэт.