Филозоф
Шрифт:
Егузинская сидела, вытаращив глаза. Она до сих пор не имела еще повода не верить братцу-филозофу, а между тем теперь явное противоречие сказывалось в его мнениях за последние дни. И вдруг Егузинская, сообразив вполне, насколько князь противоречит себе, почувствовала, что братец-филозоф просто-напросто притворяется и лжет. Она вдруг почему-то посмелела и, глядя братцу в лицо, насмешливо улыбнулась.
«Была не была, – думала она, – не могу я ему спустить. Скажу. Ведь не побьет же он меня!»
– Позвольте узнать, братец, – кротко, но ехидно заговорила она, – какого же вы зятя желали бы? Я уже совершенно не
– Да-с! Так! Равного мне надо! Не хочу я – ни выше, ни ниже! – нашелся Филозоф.
– Простите, вы изволили сейчас сказать, что желаете зятя ниже себя по положению.
– Ну, пожалуй, и ниже, а не выше, – рассердился князь и тотчас же прибавил:– Так ли, сяк ли, сестрица, а ваш граф Орлов ко мне знакомиться не поедет! И я к нему, конечно, не поеду порог обивать. А если он ко мне и сунется, то я его, – продолжал князь, возвышая голос, – не прикажу пускать. По крайней мере, будет он знать и может рассказать там, у себя в Питере, что есть московские дворяне, которые не падки на паточный мед.
– Как паточный мед? Чем паточный? Что вы? – взволновалась Егузинская. – В чем тут подвох?
– Так-с! Отлично понимаете, что я говорю. Я признаю дворян исконных, древних, а не таких, что со вчерашнего дня в честь попали.
– Господь с вами, братец! Да Орловы – стариннейшие дворяне, не хуже нас с вами. Только графами они стали недавно. Так и все, братец, на свете когда-нибудь совсем простыми были. Ведь вот известно же, что при Ное [18] или Аврааме [19] совсем дворян не было.
– Ах, скажите пожалуйста! – вдруг понизил голос князь и заговорил умышленно-пискливо, якобы подражая голосу Егузинской. – Уж вы в филозофию пустились! С каких это пор? Скоро вы о государственных делах рассуждать начнете! Авраам, видите ли, вдруг вспомнился… Эх, матушка! Занимались бы гродетуровыми платьями, да чепцами, да салопами! Чулки бы вязали! Дело-то было бы по рылу! Да и я-то хорош! Никогда с бабами не разговаривал, а вот целый час с вами воду толку.
18
…Ной – в библейской мифологии праведник, спасшийся со своей семьей на ковчеге во время всемирного потопа.
19
Авраам – легендарный родоначальник еврейского народа.
На этом беседа, конечно, прекратилась, но через день в той же комнате снова возобновилась о том же между князем и его сыном.
Князь Егор тоже заговорил об Орлове, но с первых же слов заинтересовал отца. Князь Егор робко доложил любопытную, даже поразительную весть.
Граф Орлов, по его словам, на вечере у кого-то из начальствующих в Москве лиц много расспрашивал о князе-филозофе и выразил желание с ним познакомиться и побеседовать на свободе «об разных материях».
– Так-таки, батюшка, он и сказал. «Очень бы я желал князя где повстречать и с ним познакомиться».
– Ну? – сурово произнес Филозоф, и по голосу его, по одному этому звуку можно было бы догадаться, что он взволновался.
– Ну-с, ему отвечали, что вы не изволите нигде бывать, что вас повстречать мудрено.
– Ну? – тем же тоном повторил князь и засопел.
– Он тогда якобы выразил желание. Наверное я, батюшка, не могу знать, а так сказывали, – заранее оправдывался князь Егор. – А сказывали, что якобы выразил желание, если нигде вас не повстречает, – прямо ехать к вам, в Бутырки.
Наступило гробовое молчание, потому что вдруг князь-филозоф как-то съежился. Лицо его потемнело и стало сурово, а сын, опасаясь гнева, боялся даже дышать. Но вместе с тем молодой князь недоумевал. Хотя Егузинская рассказала ему, как отнесся отец к возможности познакомиться с графом Орловым, но тем не менее князь Егор не понимал причины такого отношения к делу. Ведь все то, что великая честь для всякого дворянина-москвича, не может же быть бесчестием для его отца.
Конечно, все знали в Москве, что Филозоф чудак и прихотник, но ведь и чудачествам мера есть. Впрочем, главное, что смущало и сбивало с толку молодого князя – как это бывало издавна и всегда, – его совершенная неспособность уразуметь, за что отца зовут филозофом и в чем, собственно, заключается наука филозофия.
Помолчав довольно долго, князь Аникита снова заговорил мягче и полюбопытствовал узнать, кто передавал сыну о намерении Орлова.
– Многие, батюшка! Человека три-четыре, которые слышали оное на вечере, так что я, собственно, сам верю, что все это – не выдумка. Полагательно, что не ныне завтра граф может явиться к вам. Я и счел сыновним долгом упредить вас… Если же, батюшка, паче чаяния, спросит у меня кто об этом, что приказать изволите ответствовать?
– Что ж у тебя спросят?
– Не могу знать, батюшка. Могут что-нибудь насчет графа и вас спросить. Что ж я отвечу?
– Ничего.
– Как же, тоись?
– Да что ты, оголтел, что ли? Русские слова перестал понимать? Тебе будут говорить, а ты ничего не отвечай или говори: «Не знаю». Или сказывай: «Не мое дело». Да и что могут у тебя спросить?
– Вас, батюшка, опасаются многие. Может быть, тому же графу Орлову доложат что-нибудь особое. Он и не захочет приехать.
– И хорошее дело! – выговорил странно князь. – Что ты полагаешь, подарил ты меня, что ли, твоею новостью? Не поедет ко мне – наплевать, а приедет – увижу, что и как. Какой еще на меня в те поры, сынок, стих найдет? Вот что!.. Хороший стих – приму, не хороший – так турну, что дверей не найдет!.. В трубу полезет!
Князь Егор поверил угрозе отца и испугался заранее.
«Уж лучше графу и в самом деле сюда не ездить, – подумал он. – Пожалуй, еще беда выйдет. Под суд оба попадем… На батюшку стих найдет неблагоприятный, а я-то как кур во щи угожу безо всякой провинности, а только по сыновней прикосновенности…»
Отпустив сына, князь-филозоф поднялся с кресла и начал бродить по комнате, видимо волнуясь. Наконец, ему вдруг стало тесно и душно. Он вышел и двинулся по всему дому, что делал редко. Но и во всем доме на этот раз было как-то особенно душно… Князь оделся плотнее, ради сырой погоды, и вышел в сад – в первый раз по приезде.