Финальный отсчет
Шрифт:
Кругом царит хаос, но у меня никак не получается разгадать его причину. Я чувствую себя бестелесной — слишком слабой, чтобы пошевелиться, слишком немой, чтобы произнести хоть слово.
Разум понимает, что нужно успокоить родителей, объяснить, что со мной все в порядке, но цель кажется недостижимой. Мы говорим на разных языках. Точнее я им больше не пользуюсь. Эта отрешенность в какой-то мере даже кажется оправданной.
Отец отходит в сторону, и мои глаза блаженно закрываются, возвращаясь в темноту, которая живет и движется. Она танцует для меня, меняя формы и
19.29
Машина плавно скользит по дороге, слишком резко входя в повороты. Яркий свет режет глаза, обесцвечивая лицо мамы, которая держит меня за руку. Маска на лице ужасно мешает, отчего мне хочется ее убрать, но руки крепко прижаты к носилкам. Я слегка скашиваю взгляд, замечая капельницу, тонкая нить которой скрывается в моей вене. Чувство покоя пропало, оставив после себя неясную тревогу.
Звук спецсигнала давил на уши, сообщая, что сегодня я действительно влипла в большие неприятности. Осознание этого было далеким, но, тем не менее, довольно отчетливым. Меня везли в больницу, а значит, ничего из этого похода в клуб не вышло. Идея смерти ни на миг не проникла в мое сознание, словно такого варианта и не существовало вовсе. Я не могла, да и не хотела понимать всю серьезность ситуации. Мысли путались, не позволяя сосредоточиться на происходящем. Только громкий шум и плавная вибрация автомобиля.
Я чувствую укол в свою левую руку, а потом мир замедляется. В последние минуты меня не терзают ни сомнения, ни тревоги, ни страхи.
02.35, воскресенье
Белая комната угнетает. Никаких сравнений с Небесами, скорее уж с Чистилищем. Я вновь закрываю глаза, пытаясь проверить насколько все плохо. Желудок пульсирует, напоминая оживший вулкан, горло дерет, словно его прочищали ершиком для унитаза, кажется, что вместо головы у меня воздушный шарик, который медленно спускается из-за крошечной дырочки. В остальном, не на что было жаловаться.
Мама входит в палату и возвращается на свой низенький стул рядом с моей кроватью. Ее шаги медленны и неуверенны. Я все еще притворяюсь спящей, не готовая говорит о случившемся, а точнее выслушивать ее «я же тебе говорила». У нее впереди десятки лет, чтобы припоминать мне это изо дня в день.
Я довольно четко слышала ее разговор с врачом, в котором главной новостью было то, что «опасность миновала». Еще бы, после такого промывания желудка. Выжившего можно было считать героем. Увы, мне стоило внимательнее считать число выпитых таблеток. Хотя кто знал, что от обезболивающего может выйти нечто подобное? Да и с математикой я никогда не дружила.
Теплая рука касается моей ладони, и я непроизвольно вздрагиваю.
— Мила? — в этом голосе нет осуждения, только облегчение. — Как ты, милая?
— Словно по мне проехался трактор. — Мне приходится открыть глаза, чтобы встретиться с ее печальным взглядом. По припухшим векам можно было понять, что она плакала. — Когда мы поедем
— Подождем до утра, а там врач будет судить по анализам.
— В понедельник на учебу. — Хотя я не очень-то и возражала против небольшого больничного.
— Рано об этом думать, — покачала головой мама. — Пусть это всего лишь отравление, но тебе придется какое-то время слушаться рекомендаций врача. Ты могла умереть, Мила, ты это понимаешь?
— От пары таблеток обезболивающего? — усмехнулась я, не веря ей ни на минуту.
— Ты выпила ни пару, а гораздо больше. Тем более после такого количества выпивки.
— Я пила вчера немного, всего пару коктейлей. Наверное, что-то подмешали или спиртное было некачественное.
— Должна ли я тебе объяснять, почему ты больше не пойдешь гулять ни по каким клубам?
— Мам, я хочу отдохнуть, давай поговорим об этом позже, когда обе остынем. Не стоит принимать столь поспешных решений. Прости, я сглупила с этими таблетками.
— Только с таблетками? Откуда у тебя царапина на шее?
Стоило придумать правдоподобную историю, но, как назло, ничего не шло в голову, а рассказать ей правду стало бы последней глупостью в моей жизни. Маме совсем не нравились истории, в которых фигурировала я и посторонний мужчина, особенно ночью на пустынной улице.
— У меня было острое ожерелье. Поцарапалась когда танцевала. — Я не могла судить, насколько это звучало правдоподобно, но не стоило говорить о моем позорном падении у дерева.
— Рана глубокая, до самой вены. — Ее глаза прищурились, пытаясь отыскать правду на моем лице. — Скажи правду.
— Мам, да прекрати ты. Что, по-твоему, могло произойти? Покушение на убийство? Не глупи. Это простая царапина.
— Врач не так уверен в этом. Ты потеряла с пол литра крови, края раны совсем побелели.
Я отмахнулась, чувствуя только раздражение. Ее забота становилась чрезмерной, собственно как и всегда. Но сейчас, лежа на кровати, мне меньше всего хотелось чувствовать себя глупым шкодливым ребенком.
— Мам, я танцевала и видимо не заметила. К тому же, она совсем не болит. Тут не о чем беспокоиться.
— Не о чем? Моя дочь возвращается домой под утро, в стельку пьяная, наглатывается таблеток, так еще и врачи обнаруживают у нее резаные раны.
— На меня никто не нападал! — практически выкрикнула я, чувствуя, как запершило горло. — Черт, дай мне воды.
— Пей маленькими глотками. Все, достаточно. — Она отняла у меня стеклянный стакан, хотя моя жажда особо не утихла, видимо слушаясь какого-то глупого предписания врача.
Женщина вернулась на свой стул, сцепив руки в замок и опуская глаза в пол, словно собираясь с силами. До меня донесся ее тяжелый вздох, что было плохим признаком — серьезного разговора избежать не удастся. Усугубляло ситуацию и то, что сбежать я теперь не могла.
— Малышка, я знаю, это тяжело, но мы должны обсудить это, — мама всхлипнула и подняла на меня взгляд, он был тяжелым как серые гранитные камни. — Ты — моя дочь, и мне не нужно объяснять, что у тебя должен был оказаться веский повод, чтобы так поступить.