Финно-угры и балты в эпоху средневековья
Шрифт:
Представляется несомненным, что название одного из древнейших концов Новгорода Великого — Неревского — производно от этнонима племени неревы. Неревский конец, как полагают исследователи, представлял одно из первоначальных поселений, при слиянии которых возник город Новгород (Янин В.Л., Алешковский М.Х., 1971, с. 32–61; Янин В.Л., 1977, с. 230). Следовательно, название этого новгородского конца связано с одной из тех племенных групп, которые вошли в состав складывающегося в конце I тысячелетия н. э. политического союза славянских и прибалтийско-финских племен.
Еще А.И. Шегрен высказал догадку, что под названием нерема в русских
Становится понятным, почему в перечне неславянских племен русских летописей отсутствует водь. С.С. Гадзяцкий объяснял это тем, что у води были иные отношения с новгородцами, чем у племен — данников Руси; она принадлежала к числу этнических групп, из объединения которых сложилось Новгородское государство (Гадзяцкий С.С., 1940, с. 100). Но такой же этнической группой была весь, однако она имеется в летописном перечне!
Под 1067 г. в летописи сообщается о приходе к Новгороду полоцкого князя Всеслава: «Заратися Всеславъ, сынъ Брячиславль, Полотьскыи, зая Новгород до Неревского конца» (ПСРЛ, IV, с. 123). Почему этот конец города не был тронут Всеславом? Оказывается, не случайно. Из летописного известия 1069 г. ясно, что в союзе с полоцким князем в этих походах принимала участие водь (Новгородская летопись, 1950, с. 17). Неревский конец, очевидно, был в какой-то степени водским, а водь была союзником Всеслава в борьбе с Новгородом, поэтому эта часть Новгорода и не была занята полоцким князем в первом походе.
К тому же оказывается, что при перечислении племен летописец не всегда придерживался порядка их расселения. Так, весь помещена в том же перечне между мерей и муромой (ПВЛ I, 1950, с. 13), а в другом месте — между муромой и мордвой (ПВЛ, I, 1950, с. 10). Между тем весь жила в Белозерье и никогда не соседила ни с муромой, ни с мордвой.
Прибалтийское происхождение этнонима нерева-нерома очевидно: из финского noro («низменный»), noromaa («низменное, болотистое место»). Нерома (нерева) вместо норома (норова) в русской передаче — закономерное явление (Попов А.И., 1973, с. 97).
Согласно историческим данным XIII–XIV вв., ижора заселяла территорию бассейна Невы и часть южного побережья Финского залива (карта 4). Сводка сведений русских и шведских письменных источников об ижоре сделана еще А. Шегреном (Sj"ogren A.J., 1833, s. 3, 4), а позднее П. Кёппеном (Кёппен П., 1861, с. 260–263). Первое летописное упоминание ижоры относится к 1228 г. (Новгородская летопись, 1950, с. 65, 270). Шведы и немцы называли Ижорскую землю Ингрией. Этот топоним упомянут впервые в булле римского папы Александра III (1164–1181 гг.), адресованной упсальскому епископу Стефану.
Существует мнение (Moopa Х.А., Moopa А.Х., 1965, с. 69), что этноним рассматриваемого прибалтийско-финского племени происходит от названия левого притока Невы р. Ижора (Inkere, Ingere). Другие исследователи возводят этноним ижора к личному княжескому имени Игорь или Ингвар (Попов А.И., 1973, с. 90).
Археологические памятники ижоры остаются крайне слабо изученными. Первый общий обзор археологических находок из области расселения ижоры был сделан А.М. Тальгреном (Tallgren А.М., 1938а, s. 37–60; 1938б, р. 79–108). В археологической литературе и архивных материалах имеются сведения о 10 грунтовых могильниках, расположенных в земле ижоры. Информация о них была собрана автором настоящего раздела, отметившим, что выделить характерные особенности погребальной обрядности и ижорского женского убранства на основе этой информации не представляется возможным (Седов В.В., 1953, с. 200–202).
В 60-70-х годах нашего столетия при обследовании южного побережья Финского залива Э.Ю. Тыниссоном и Е.А. Рябининым зафиксирован еще целый ряд грунтовых могильников, которые весьма проблематично можно связывать с ижорским населением (Тыниссон Э.Ю., А-1963). По данным XVIII–XIX вв., это была область ижорского расселения (Кёппен П., 1854, с. 412–422).
Археологическими разведками последних лет еще пять подобных грунтовых могильников выявлены на Сойкинском полуострове (АО 1980, с. 15). Один из них, расположенный у д. Гамалово, исследовался раскопками.
Каких-либо наземных признаков могильники в земле ижоры не имеют, что затрудняет их поиски. Вместе с тем строгое расположение захоронений в них допускает предположение о существовании в древности каких-то внешних обозначений.
Расположены эти могильники на естественных песчаных всхолмлениях, часто на склонах таких возвышений. Обряд погребения — трупоположение.
Усть-Рудицкий могильник находится в бассейне р. Коваша на южном побережье Финского залива и исследовался еще в 1866 г. А.М. Раевской (Раевская А.М., 1875, с. 31–33). Вскрыто было семь погребений с южной ориентировкой. Скелеты лежали на глубине 0,7 м. В одном из захоронений найдены серьги и два браслета неизвестных типов. При других погребениях обнаружены какие-то бусы, привеска и железные ножи. При одном из скелетов встречена монета Ивана III. Захоронения умерших в этом могильнике совершались в пределах небольшого естественного всхолмления. Время функционирования кладбища может быть определено весьма приблизительно XIV–XVI вв.
Раскопанный В.И. Равдоникасом грунтовый могильник в Гатчине содержал 22 захоронения, расположенные в четыре ряда (Равдоникас В.И., 1931, с. 24–31). Скелеты находились на глубине 0,7–1,2 м и имели западную ориентировку. В нескольких могилах найдены вещи древнерусского облика. Это браслеты витые 2x4, пластинчатый браслет, перстень с насечками, имитирующими витье, и пластинчатый перстень. Вещевой инвентарь не вызывает сомнений в ижорской принадлежности могильника, хотя конкретных данных для этнической атрибуции погребенных в нем не было обнаружено.
В первые годы раскопок могильника у д. Гамалово, производимых О.И. Коньковой, изучено 16 погребений. Расположен он на восточном склоне вытянутого на несколько километров песчаного холма, достигающего в высоту 15 м. Предполагаемая площадь древнего кладбища 100x60 м. Погребения совершались в овальных ямах размерами 2–2,3x0,5–0,6 м и глубиной 0,3–1,1 м. В двух захоронениях сохранились овальные обкладки из камней. В некоторых случаях зафиксированы остатки гробовищ. Ориентировка умерших, по-видимому, была меридиональной — в двух случаях умершие ориентированы головами на север — северо-запад, еще в двух — на северо-запад, в других — на юго-запад. Среди исследованных захоронений интересно погребение 8. На дне овальной ямы глубиной 0,3 м расчищены остатки деревянного помоста, на котором лежал умерший. Сверху он был прикрыт берестой. На груди погребенного находилась серебряная кольцевая пластинчатая орнаментированная фибула, под левой плечевой костью — серебряная западноевропейская монета XV в., у локтевой кости — железный боевой топор, а справа у таза — нож. В других погребениях встречены пластинчатые кольцевидные или подковообразные фибулы и железные ножи. Из разрушенных захоронений могильника происходят витые бронзовые фибулы, бронзовые перстни, железные ножи и большое число фрагментов гончарной керамики древнерусского облика с линейным и волнистым орнаментом.