Финт хвостом (сборник)
Шрифт:
И тогда Тимми увидел...
Оно было здесь, в глазах Мэриголд. Когда он сломал ее коробку, это было хорошо. Это была отдушина, это было спасение... Это был путь к Мэриголд, которая всегда будет рядом, и никогда не покинет его, и никогда не ударит, не причинит ему боль и не позволит, чтобы ему причинили боль нехорошие мысли. Отдушина — это путь в безопасное место в глубине глаз Мэриголд, просто плохие мысли пытались сбить его с толку, потому что они плохие. Он сломал коробку Мэриголд, но этим он только освободил ее. Освободил, чтобы она могла показать Тимми то безопасное место,
— Спасибо, — сказал Тимми. Он сказал это вслух и поднес острый нож себе к горлу. Мэриголд улыбнулась. Тимми с силой вонзил нож куда нужно и услышал крик. Кто-то кричал, и не один человек, а двое. Но это было уже не важно, потому что теперь ему больше уже никогда не придется слышать, как кто-то кричит, и плохие мысли ушли, и он все же добрался до безопасного места в глубине глаз Мэриголд; до того места, где мыши гоняются за фермеровой женой, где Бутс и ее котята всегда будут вместе, и, конечно, там будет и Мэриголд, его кошка... его кошка; до того места, которое он создал сам, потому что никто не смог бы создать его для него. Безопасное место. Отдушина Мэриголд.
Сьюзан Вейд.
Белая ладья. Черная пешка
Впервые Эллиот Франклин заметил странное поведение кошек спустя неделю после того, как его жена забрала дочь и уехала к своим родителям в Даллас.
— До конца лета, — сказала Рита. — Так что Анна сможет брать уроки танцев у мадам Дюпри. Здешняя студия не приносит ей ничего хорошего — даже ты это видишь.
Эллиот не видел в Танцевальной школе-театре ничего дурного. В особенности в возрасте Анни. Танцевальная школа не была очень уж важна для Анни, но он знал, что положение не улучшится, если он скажет об этом Рите. Так что он удовольствовался уверениями Анни, что, само собой, она умеет сама звонить по межгороду и что, само собой, она помнит его рабочий номер.
— И кроме того, это двенадцатая станция пожарного департамента Остина, — добавила она, — так что я смогу узнать номер в справочнике, если я его забуду. Чего я не сделаю.
— И ты знаешь, в какую смену я работаю?
— Смена «В», — сказала она. Ее серые глаза заставляли его сомневаться, что ей всего лишь семь лет. — Кроме того, я всегда помню твое расписание, папочка.
— Я просто буду скучать по тебе, — извиняющимся тоном сказал Эллиот. — Очень.
Анни обняла его.
— Я тоже, папочка. Но это только шесть недель.
Он знал, где она подхватила эту фразу. Это был Ритин ответ на все его возражения. А он не мог заставить себя предупредить Анни, что это может быть ложью. Рита так и не привыкла к Остину, она принадлежала Северному Далласу до мозга костей. Эллиот подозревал, что только взрыв юношеского протеста заставил ее выйти за него замуж. Когда он прошел, она стала настаивать на своем нежелании жить здесь.
В июне ему исполнилось тридцать шесть, Возраст, который сделал его слишком старым для перевода в другие глазные пожарные департаменты. В течение четырех дней после того, как Рита объявила о своих планах, он подозревал, что она ждала, пока он застрянет в Остине, прежде чем навсегда уехать в Даллас.
Если она не вернется к началу занятий в школе, это будет значить, что она ушла от него.
Если он обвинит ее в этом до этого срока, она будет настаивать, что все было хорошо, а у него разыгралась паранойя.
Эллиот был убежден, что после восьми лет совместной жизни с Ритой паранойя появится и у самого нормального мужчины. Но это был уже совсем другой их спор, из серии «кто больше сумасшедший».
Так что в конце концов он отпустил их — свою раздраженную жену и свою единственную дочь. Он думал о своем поражении, когда покорно помогал грузить сумки в багажник «бьюика», и мрачно смотрел, как они уезжают по пригородной улице и скрываются из виду.
Следующую неделю он провел в непрекращающемся унынии, прерванном единственным ярким пятном — звонком в дом тестя в Далласе, когда ему даже позволили поговорить с Анни. Все другие звонки грубо прерывались Роджером Уоллером, отцом Риты. «Она спит», — говорил он. Или: «Они в студии на занятиях». Он всегда вешал трубку прежде, чем Эллиот успевал попросить что-нибудь передать.
Эту неделю Эллиот тянул свои смены как обычно — двадцать четыре часа работы, сорок восемь отдыха, — оплачивал счета и ходил за продуктами. Но внутри него росла уверенность, что он потерял свою дочь навсегда.
Еще не наступил вечер субботы, после еще одной неудачной попытки поговорить с Анни, когда он понял, что она могла написать ему. Он рыскал в поисках ключа от почтового ящика двадцать минут, пока не откопал его в корзине на столе в зале.
Длинные летние сумерки взяли верх над мучительно угасающим днем, и первый прохладный вечерний ветерок подул, когда он спускался с холма к почтовому ящику. Ручей, бежавший под дорогой в том месте, оказался полон. Это было удивительно, если учесть, какая жара стояла в последнее время.
Эллиот достал недельные запасы почты из забитого ящика. Когда он стоял там, отбирая ненужную макулатуру от счетов, что-то мелькнуло на краю поля зрения, быстрое, неясное движение на дороге, заставившее встать дыбом волосы на его шее. Он повернул голову, чтобы рассмотреть это внимательнее, но высокие платаны и дубы, которые росли вдоль ручья, превращали закатный свет в темноту. Сначала он не мог ничего разобрать. Он стоял без движения, и по мере того как его глаза привыкли к темноте, он увидел странную картину.
Пара мощных потоков дождевой воды скобками окружала изгиб дороги, ведущий к мосту над ручьем. Напротив него на другой стороне ручья ровным рядком сидело около десятка кошек. Совершенно черных. Каждая кошка занимала определенное положение и определенную позу, так что все вместе они выглядели как отряд солдат, замерших на своих постах. Маленькие худощавые молодые кошки сидели рядком перед старшими, аккуратно свернув хвосты вокруг черных тел, уши насторожены, глаза смотрят прямо перед собой. Позы больших кошек были более разнообразны, но все еще слишком правильны. Огромный лоснящийся кот с большими ушами, которые делали его похожим на лиса, сидел на берегу ручья, будто обозревая ряды своего отряда. С другой стороны сидели две кошки, каждая подняв одну лапу и выпустив когти.