Фирма приключений
Шрифт:
– Кем-кем? – не понял Шмерль.
Впрочем, и все остальные с удивлением посмотрели на воинственно настроенного Карела.
– Карел, – сказал Гард, – не увлекайся. Что ты имел в виду, говоря о редакционном черте?
– Даже всемогущий Бог, – веско начал Кахиня, – не мог обойтись без Сатаны. А кто такой Сатана, переводя его титул и должность на современный политический язык? Узаконенная оппозиция! Кто-то ведь должен отвечать за несовершенство мира, господа! Так и в газете. Готов спорить, что Орвану, хоть он и верблюд, надоело талдычить в своей газетенке все одно и то же, – пресно! Для игры с читателем ему нужна изюминка: внутренний оппозиционер! Пусть Честер продаст Орвану эту идею: я, мол, буду у вас чертом. Сатаной, а вы меня в вашей же собственной газете будете превращать в отбивную котлетку.
– А что? – сказал Гард. – В этом что-то есть. А, Фред?
– Циники вы… – пробормотал Честер.
– Ну, положим! – запротестовал Шмерль. – Я верю в идеалы.
– И правильно делаешь, так легче живется. Однако же не вера в идеалы нас объединяет!..
Действительно, всю эту разношерстную компанию объединяло нечто совсем другое, а что именно, не смог бы сформулировать и сам Карел Кахиня, несмотря на свой воистину феерический талант. Они встретились и подружились много лет назад, когда каждый из них не имел ничего, кроме самого большого богатства на свете: молодости. В ту пору шла война, вести которую они не хотели, потому что война была жестокой, позорной и гнусной. Свое отношение к ней они выразили открыто, за что угодили под суд и были приговорены трибуналом к расстрелу. Двое суток им пришлось просидеть под замком в ожидании казни, и эти сорок восемь последних часов сроднили молодых солдат так, словно и после смерти им надлежало жариться на одной сковородке в аду или шагать по райским кущам, обнявшись, как братья. На исходе вторых суток противник предпринял неожиданное наступление, прорвал оборону, ворвался на базу и благополучно взял в плен шестерых смертников, не считая кое-какой боевой техники, брошенной в пылу отступления. Потом все шестеро, отчаянно рискуя, бежали из плена, два года слонялись по миру, голодали, жили бурно и весело, как живут только в молодости, да к тому же чудом избежав смерти, а затем вернулись на родину, когда опозоренное войной правительство было вынуждено объявить амнистию. Что самое удивительное: спустя много лет они сохранили дружбу, хотя ничего, кроме общих воспоминаний, у них не было, да и быть не могло, шесть человек двинулись по жизни шестью разными дорогами, которые, начавшись в одной точке, все более и более расходились. Собравшись как-то раз в ресторанчике «И ты, Брут!», они с такой горечью прочувствовали грядущее расставание, что приняли поистине одухотворяющее решение: собираться и впредь, кем бы и каким бы каждый из них ни стал. Причем собираться по первому зову любого члена компании, и не для простого застолья, а для того, чтобы оказать ему помощь, если он в ней нуждается. Несмотря на то что они были тогда молоды, им хватило житейской мудрости с самого начала оговорить главное условие этих встреч: помощь должна носить исключительно духовный характер, ни в коем случае не меркантильный, – право же, ничто так не способствует долголетию добрых товарищеских отношений, как независимость друг от друга в денежном или ином корыстном смысле.
– Карел выдвинул дельное предложение, – веско проговорил Серпино, в очередной раз промокая салфеткой пышные усы. – Раз у Фреда такой мерзкий характер, пусть уж будет мерзким и его журналистское амплуа…
– Речь идет, – вставил Бейли, – всего лишь о том, что такое положение Честера надо в редакции узаконить. Пойдет ли на это Верблюд? Или, может, ты поговоришь с ним, Клод, тем более что он держит свой капитал в твоем банке?
– Никогда не думал, что человек, занимающийся чистой наукой, может обладать такой низменной житейской информацией, – проворчал Клод Серпино.
На маленькой эстраде тем временем появилась девица и со смущенной улыбкой школьницы стала медленно раздеваться в такт музыке.
– Симпатичная малышка, – оживился Валери Шмерль, отвлекая внимание друзей в самый напряженный момент общего разговора. – Да ведь каких денег небось стоит!
– Из твоей одной Матильды можно сделать десяток таких малышек, – съязвил Кахиня.
– Что ты хочешь этим сказать? – начал было заводиться Шмерль, однако Гард, произнеся короткое «Брек!», прервал раунд.
– Друзья, – сказал он, наполняя бокалы, – вернемся к нашим баранам!
– Ты хотел, вероятно, сказать: к барану, то есть к Фреду? – не сдержался Кахиня.
Гард оставил реплику без внимания, зато Честер бросил на Карела уничтожающий взгляд, от которого Кахиня, будь он соломенным, вспыхнул бы как от огня.
– Мне кажется, – продолжал Гард, – что реально помочь Фреду может лишь Клод, и я полагаю…
– А я – нет, – отрезал Серпино. – Банкир, да будет вам известно, тот же таксист, только в финансовом смысле: одному доверено время, другому – деньги. Вдобавок, насколько мне известно, всеми делами Орвана заправляет его жена, а у меня к ней нет хода. Решительно никакого! Эта дама, урожденная Гриппски, весьма упрямая, аристократических кровей особа, уж я-то знаю!
– Как, как ты сказал? Гриппски?! – встрепенулся Кахиня. – Не та ли это Гриппски, которую зовут Аделаида и которую в некоторых джентльменских кругах, не будем уточнять, каких именно, до замужества звали Идка-вонючка? Хорошее прозвище, не так ли, господа? Вонючка Гриппски, она же Скунсиха!
– Я с ней не в таких отношениях, – сказал Серпино, – чтобы знать ее прошлое. Но зовут ее действительно Аделаида. Так на что ты намекаешь. Карел, и что за сим следует?
– Ничего особенного, – пожал плечами Кахиня. – Фред, будь другом, облегчи совесть, заткни свои нежные уши! Ну а теперь начнем взрослый разговор. Пусть Гард заглянет в свои давние календари, найдет там небольшой сюжет – и дело в шляпе!
– Прелестно, – сказал Гард с выражением. – Шантаж плюс использование служебного положения в личных целях, статья…
– В дружеских, проклятый законник и чистоплюй, в дружеских! – взревел Кахиня. – Господи, куда катится мир! Можно подумать, что люди вплетают в свои биографии интимные сюжетики для музеев святого зачатия непорочных криминалистов!
– Какие музеи? – вдруг сказал Шмерль. – Какие календари? При чем тут зачатие?! Профессор, объясни мне, что там за календари с сюжетами у комиссара?
– Шмерлюшко, дорогой мой. – Кахиня встал и обнял его за плечи. – От Аделаиды, которая «вонючка», зависит, сможет ли наш незабвенный Фред Честер занять место в редакции, которое даст ему возможность обеспечить относительно приличную жизнь своей любимой и тоже незабвенной Линде, а от нашего комиссара, в свою очередь, зависит…
– Тогда почему же он…
– Сукины дети, – выругался Гард. – И вы же меня еще осуждаете!
– Да, осуждаем, – веско проговорил Рольф Бейли. – Потому что ты видишь или предпочитаешь видеть только одно решение этого нехитрого морального уравнения, тогда как их несколько.
– Слушайте Науку, слушайте! – вскричал Кахиня. – Ее устами глаголет Истина!
Профессор остановил его плавным движением руки:
– Не очень морально копаться в чужом грязном белье, лучше торговать чистым, как это делает наш Валери Шмерль, тут я совершенно с комиссаром согласен. Но, господа, всякая истина конкретна. Поставим вопрос так, как он должен стоять. Закон обязан торжествовать, зло должно быть наказано, аксиоматично, не так ли? Однако в реальности мы наблюдаем другую картину. В частности, мелкое зло в лице мадам Гриппски, судя по всему, обвело закон вокруг пальца и торжествует. В чем тогда состоит нравственный долг порядочного человека и стража закона, каким не без основания считает себя Гард? Конечно же не в умытии рук. Абстрагируясь от конкретных дел нашего друга Фреда Честера, он все равно обязан хотя бы отчасти восстановить справедливость, даже если для этого надо слегка зажать чувствительный к этико-юридическим нюансам и запахам нос. Иначе он фактически и морально становится пособником данной нечистоплотной особы. И вообще, это тот случай, когда высшая цель оправдывает средства. Не так ли, други мои?
– Так! – воскликнул Кахиня.
– Так! – восторженно глядя на профессора, сказал Валери Шмерль. – Все как в учебнике.
Клод Серпино промолчал. Честер давно уже заткнул уши. Гард хмыкнул: внутренне он был в общем согласен, но не любил, когда его «дожимали».
– Спасибо, Рольф, – сказал он с оттенком язвительности. – Послушав твою лекцию, я почувствовал себя лет на двадцать помолодевшим и, как дитя, просветленным.
– Всегда готов помочь ближнему, – поклонился тот.
– Браво! – сказал Кахиня. – Так выпьем же за Науку, которая нам отпускает грехи наши!