Фирма приключений
Шрифт:
Оттянутые подтяжки на сей раз с треском ударились о выпуклую грудь комиссара: жизнь продолжалась! Кстати, подумал Гард, вечер предстоит сегодня не самый плохой: свидание со старыми друзьями в уютном ресторанчике под названием «И ты, Брут!». Это были, надо сказать, не совсем обычные свидания: друзья собирались по первому зову любого члена компании, чтобы отметить крушение каких-либо больших или малых надежд и тем самым поддержать дух товарища. Они шутили, хорошо и вкусно ели, не стеснялись с выпивкой, всячески валяли дурака, и, как ни странно, эта форма дружеской поддержки отлично помогала, залечивая душевные раны. Впрочем, не только душевные, потому что друзья не исключали и других форм помощи: советом, рекомендацией, даже прямым участием в каком-либо деле, в котором, положим, запутался, увяз сотоварищ. Так или иначе, нынешняя встреча должна была состоять в двадцать ноль-ноль, столик уже был заказан инициатором, а им был добрый и старый друг Гарда журналист Фред Честер, которому в последнее время особенно сильно не везло.
«Что ж, – подумал Гард, – сдается мне, что и я позабавлю своих друзей рассказом об убийстве в „закрытой комнате“,
Не знал в тот момент комиссар Гард, что невинный его рассказ в «Бруте» повлечет за собой совершенно неожиданные последствия…
2. МНЕ БЫ ВАШИ ЗАБОТЫ, ГОСПОДИН УЧИТЕЛЬ
Неумение строителей или требования сопромата были тому причиной, только во всем городе нельзя было сыскать второго подвала с таким множеством нелепых и широченных колонн. Однако хозяин ресторанчика Жорж Ньютон ловко обратил недостаток в достоинство, проявив изобретательность, способную сделать честь даже его великому однофамильцу и, говорят, предку, хотя, по официальным данным, у того не было никаких потомков. Во-первых, Жорж Ньютон добавил ажурные перегородочки, сдвигая и раздвигая которые легко было разъединять столики так, чтобы посетитель мог чувствовать себя уединенно в таком «кабинете» и в то же время незамкнуто. Кроме того, обнаружив некоторые способности психолога, Ньютон использовал и колонны, расставив кресла вокруг них с таким расчетом, чтобы члены одной компании, собравшись вместе, были одновременно как бы и отдельно друг от друга, общаясь каждый лишь с соседом слева и справа от себя и не видя сидящих напротив именно из-за колонн, что вполне соответствовало или могло соответствовать их тайным, а иногда и явным желаниям; в конце концов, разные люди, в силу разных причин оказавшись в одной компании, получали возможность в «Бруте» без обид друг на друга, ненавязчиво и не грубо реализовать разные уровни общения. Именно топография зала подсказала хозяину идею специализации: ресторанчик должен был стать притягательным для небольших дружеских, – хотите, в кавычках, а хотите, и без кавычек, – пирушек. А поскольку владелец Жорж Ньютон не был лишен еще и юмора, то свою идею он интеллигентно выразил в милом названии ресторанчика: «И ты, Брут!», попросту называемом «Брутом».
Расчет оправдался. «Кабинеты» пустовали редко, колонны тоже делали свое доброе коммерческое дело, и в зале действительно собиралось как теплое, так и несшее с собой холод Арктики общество.
Не избежали этих сетей и друзья Гарда.
Первые полчаса были безраздельно отданы ужину. Карел Кахиня, человек без определенных занятий, но всегда безумно занятый чем-то, был уместен в обществе комиссара полиции не более, чем бритва в бумажнике. Однако, подчиняясь законам дружбы. Гард и виду не подавал, что его ведомство уже давно скучает по Карелу; сейчас огненно-рыжий и фейерверочно талантливый – ах, только бы на мирные цели направить его талант! – Карел Кахиня, заказав себе поросенка под хреном, вгрызался в него с упорством землеройной машины. Владелец галантерейной лавки Валери Шмерль, Шмерлюшко, как ласкательно называл его Кахиня, каждый тщательно разжеванный кусочек мяса уныло запивал минеральной водой. «Уймите Шмерлюшко! – скосив глаза на товарища, воскликнул Карел Кахиня. – А то он так нагазуется, что взлетит под потолок!» – «Тебе все шуточки, а у меня печень!..» – плаксивым голосом ответил Шмерль. «Бери пример с тех, у кого печени вообще нет!» – И Кахиня показал вилкой на прямого, как палка, банкира Клода Серпино, обладателя холеных гусарских усов; Клод ел с такой обстоятельностью, что его тут же хотелось попросить учесть вексель. Дородный и пышноволосый профессор Рольф Бейли, облизав после выпитого стаканчика сочные губы, благодушно улыбнулся: «Не слушай его, Валери, трезвенники всегда дольше живут, чем забулдыги. Хотя, с другой стороны, какой смысл в этой жизни, я, право, не знаю…» Фред Честер почти ничего не ел. Он был погружен в унылые раздумья, его пальцы нервно скатывали хлебные шарики.
– Семь! – отодвигая тарелку, провозгласил Карел Кахиня.
– Что «семь»? – не понял Гард, да и все остальные с недоумением посмотрели на рыжего Карела.
– Семь мякишей. Прессе пора прекратить поточное производство хлебоподшипников и исповедаться Полиции, Науке, Финансам, Торговле, а также Народу. Народ – это, конечно, я! – Кахиня важно ткнул себя вилкой в грудь.
– Почему? – прихлебывая вино, спросил Бейли.
– Что «почему»?
– Почему ты – народ, а мы?..
– Потому, – с готовностью ответил Кахиня, – что еще ни один политический деятель, обращаясь к ученым, банкирам, полицейским, журналистам и торговцам, не называл их «народом». А я, простой человек с улицы…
– Не такой уж простой, – многозначительно вставил Гард, подмигнув Карелу одним глазом.
– …человек с улицы, – настойчиво продолжал Кахиня, даже «не заметив» реплики Гарда, – удостоился этой чести. Разве вы не смотрели предвыборную телебеседу президента Кейсона с «простым и честным тружеником», то есть со мной, имевшую быть в среду на той неделе и повторенную сегодня в четырнадцать тридцать дня?!
– Сколько же тебе заплатили? – тут же поинтересовался Валери Шмерль.
– Сто кларков за пять минут эфирного времени.
– Господи! Недельная выручка моей лавки! За пять минут болтовни!
– Не за болтовню, уважаемый коммерсант, а за прямое, бесхитростное, от сердца идущее слово. Различать надо! Ладно, все это, как вы понимаете, зола… Выкладывай, Честер, из-за чего ты бьешь в колокол?
Фред Честер криво улыбнулся. Из-за чего он ударил в колокол, созывая друзей? Собственно говоря, ничего уж такого страшного у него не стряслось. С первого дня, как он оказался сотрудником «Вечернего звона», шеф полагал его такой же принадлежностью редакции, как пишущую машинку или телетайп. В этом смысле ничего особенного не произошло. Но вот, представьте
– Ты что, на предвыборном митинге? – прервал Фреда Кахиня, иначе Честер не остановился бы.
Фред умолк, извинился перед друзьями, затем обвел всех тоскливым взором и вдруг коротко произнес:
– И еще Линда.
– Вот это уже по делу, – сказал Клод Серпино. – Что выкинула она?
Честер глубоко вздохнул, как это делают обычно дети после долгого плача: в несколько коротких приемов, как бы лесенкой. Друзья с искренним сочувствием посмотрели на него, потому что хорошо знали его жену и ее умение превращать мужа в выжатый лимон. Разумеется, как только Линда узнала об увольнении, она немедленно напомнила Фреду, что еще надо вносить взносы за дом, за машину, не говоря уже о том, что у Патерсона ею заказана шляпка, которую нельзя не взять, – что скажут Клоуки и Гиршнеры, когда узнают, что заказанная вещь оказалась невыкупленной, ей невозможно будет выйти на улицу! И что Фред, кого бы он ни строил из себя, конечно же стопроцентный неудачник, ему бы брать пример с Клоука, который не побрезговал в свое время чисткой ботинок, зато теперь имеет весьма доходную сапожную мастерскую и собственный дом, что куда важнее всех интеллектуальных разглагольствований и всех, с позволения сказать, «дружеских компаний». И это кто же такие «интеллектуалы»? Неужто темный махинатор Карел Кахиня, по которому давно скучает тюремная камера?! («Это уже слишком, Фред, мог бы и не цитировать!») Или богач Клод Серпино, который по наследству получил свои миллионы и палец о палец не ударил для того, чтобы заработать собственными руками хотя бы один кларк, а теперь готов удавиться за каждый лемм?! (Клод только крякнул при этих словах Фреда и с интересом посмотрел на Шмерля, до которого, по-видимому, дошла очередь). А этот тщедушный галантерейщик, тоже мне «интеллектуал», уткнувшийся в свои подвязки и штрипки, в то время как его толстозадая Матильда… («Фред!» – поднял руку Гард, останавливая друга и тем самым переводя огонь на себя, поскольку Честера уже несло.) Ах уж этот великий мыслитель Дэвид Гард, полюбуйтесь на этого «интеллектуала», чьи идеи относительно торжества справедливости и общества без преступлений по достоинству могут оценить лишь фокстерьеры, служащие в полиции ищейками! («Благодарю, – слегка поклонился Гард. – Переходи к Рольфу».) Смешно сказать: профессор! – но за какие такие научные открытия этот Бейли накачивает и без того громадное пузо, если даже тебе нечего писать о нем во вшивом «Вечернем звоне», тоже мне, нобелевский лауреат! («Так его, родимого! – подхватил Карел Кахиня. – Пусть знает глас народа! Или дать тебе, дорогой Рольф, последнее слово для оправдания?»)
Все засмеялись, поскольку неловкость каждого была с лихвой компенсирована неудобством всех остальных.
– Я предлагаю выпить за Линду, – сказал вдруг Гард, поднимая бокал. – В конце концов, мужчины мы или нет? Фред, не забудь сказать Линде, что мы проявили по отношению к ней рыцарское благородство.
С этими словами он опрокинул в рот содержимое бокала, и его примеру последовали остальные, кроме Валери Шмерля, который, едва отхлебнув глоток минеральной, наклонился к Рольфу Бейли и шепотом спросил:
– Чего она там проехалась по поводу моей Матильды, ты не понял?
– А! – сказал Бейли. – Обычная женская зависть, выкинь из головы, дорогой Валери… Друзья, давайте все же подумаем, как помочь Фреду, тем более что, насколько я понимаю, наш уважаемый банкир теперь уж точно не намерен брать преподобную Линду на свое иждивение!
Клод Серпино снова крякнул, но уже с другим оттенком. Если в первый раз его «кряк» означал недоумение или, может быть, даже сердитость, то сейчас – прямодушное согласие со словами Бейли, ибо Серпино полагал, что деньги в наше время не цементируют, а скорее разъедают человеческие отношения, особенно в тех случаях, когда они претендуют на дружеские.
– Да, надо что-то придумать, – поддержал профессора Карел Кахиня. – Если мы не вместе, то, спрашивается, зачем мы здесь?
– Собственно говоря, я не прошу помощи, – резко заметил Честер. – Просто хочу излить душу.
– Вот тебе телефон, – чиркнул на бумажной салфетке цифры Кахиня. – Позвони в бюро «Душа в душу» и изливайся с утра до ночи. Кому еще хочется? – обратился он к присутствующим.
Все промолчали. Тогда Карел, сразу став серьезным, сказал:
– У меня есть идея. Надо сделать Фреда Честера, обладающего, как известно, дурацким, но в то же время независимым характером, официальным газетным чертом.