Фирман султана
Шрифт:
Она судорожно сжала руку Сафар-бея. Широко открытыми глазами долго смотрела на него, словно старалась навеки запомнить каждую чёрточку. Потом перевела взгляд на Младена.
— Младен… — прошептала совсем тихо, чуть слышно: каждое слово давалось ей с большим трудом. — Младен, положи свою руку… на руку… нашего Ненко… Вот так… Арсен, Златка… вы тоже…
Арсен и Златка подошли к изголовью, положили свои руки на руку Сафар-бея.
— А теперь поклянитесь… поклянитесь… что никто из вас никогда не поднимет друг на друга… руку… хотя и придется
— Клянусь! — тихо произнёс воевода.
— Клянусь! — глухо отозвался Звенигора, и к его негромкому голосу присоединилось лёгкое, как вздох ветерка, Златкино:
— Клянусь!
Опустилась тишина. Немая, тревожная.
— Ненко, а ты?..
— Клянусь! — выдавил из себя Сафар-бей и опустил глаза.
Звенигоре казалось, что за всю свою жизнь, полную тревог, смертей и невзгод, он никогда не переживал минуты тяжелее этой. Нестерпимо больно было ему смотреть на этих людей, в семью которых он входил, на их муки и страдания. Его огрубевшее в боях и неволе сердце мучительно щемило, а глаза наполнились слезами.
Младен сдерживал рыдания, клокотавшие глубоко в груди. Все опустили головы. Только Златка не скрывала слез.
— Не плачьте, — прошептала Анка. — Не нужно… Мы же все вместе… одной семьёй… Я так счастлива…
Голос её внезапно оборвался. Рука соскользнула с руки Сафар-бея и упала на белое шерстяное одеяло…
На крик Златки в хижину стали входить гайдутины.
…Хоронили Анку на другой день в полдень. Вынесли на плечах в тисовом гробу на било — наивысший гребень горы, поднимавшийся над Планиной.
Ветер утих, тучи разошлись. Сияло яркое солнце. В голубом небе стоила безмолвная тишина, а в ней спокойно, торжественно парили ширококрылые чёрные орлы.
С горы было видно всю Планину: далёкие вершины, присыпанные ослепительно белым снегом, глубокие тёмные ущелья, густо-зеленые сосновые и тисовые леса, голые хмурые утёсы там, где не ступала нога человека.
— Отсюда, Анка, тебе будет видна вся Болгария, — сказал Младен, первым бросая в могилу горстку земли. — Смотри на неё, орлица моя! Слушай песни весеннего ветра над родною Планиной, шум зелёных лесов в ущельях, говор прозрачных звонких потоков… А как всколыхнётся Планина, задрожит земля, знай: жив твой Младен, живы твои ясные соколы-гайдутины! Это они с саблями и самопалами в руках снова кинулись в бой за свободу любимой Болгарии!.. Так ли я говорю, братья?..
— Так, так, воевода! Так, отец наш! — откликнулись гайдутины.
— Ну, прощайтесь! Пусть спит вечным сном наша мать!
На вершине быстро вырос могильный холмик. Гайдутины повытаскивали из-за поясов пистолеты, и горную тишину разорвал гром выстрелов. Постояли немного молча и начали потихоньку спускаться вниз.
— Тате, пойдём, — позвала Златка, тронув отца за рукав.
— Идите. Я приду потом, — тихо ответил воевода.
Он стоял простоволосый, без шапки, смотрел вдаль, где небо сливалось с горами. В сухих покрасневших глазах не было слез — только глубокая скорбь и острая боль.
Всем было понятно, что воевода хочет остаться наедине с дорогой могилой.
Арсен обнял Златку за плечи и повёл с горы. Когда отошли до первого крутого уступа, оглянулся. На вершине, кроме воеводы, остался также и Сафар-бей. На фоне ярко-голубого неба чётко вырисовывались две тёмные неподвижные фигуры…
Только к вечеру спустились Младен и Сафар-бей в стан. Никто не знал, что было там между ними, о чем они говорили. Пройдя хижины, Сафар-бей подошёл к обрыву и сел на холодный, заснеженный камень. Было печальным и горестным выражение его бледного, утомлённого лица, скорбно опущены плечи.
— Драган, пошли людей — пусть проводят до Сливена, — коротко приказал воевода.
— А как… — Драган хотел спросить, завязывать ли снова глаза Сафар-бею, но промолчал. Что-то неуловимое во взгляде, которым смотрел воевода на сына, удержало его. Но Младен понял своего молодого друга.
— Нет, нет, повязки не надобно! — сказал поспешно. — Не надо… Я верю… Не сможет он привести янычар на могилу своей матери…
ФИРМАН
1
Гамид сидел в комнате Сафар-бея на мягком миндере и со злорадством смотрел на исполосованную батогами спину бая Станко, подвешенного за вывернутые руки к потолку. Напротив замерли в ожидании приказа янычары — Кагамлык и великан Абдагул.
— Ты уже старый, бай Станко, а ведёшь себя, как неразумный подросток. Ай-ай-ай! — произнёс Гамид спокойно. — Твоё упрямое молчание свидетельствует не в твою пользу. Неужели тебе так хочется, чтобы мы переломали тебе ноги, вырвали язык и выжгли глаза? Не вынуждай нас делать это. Скажи, куда делся Сафар-бей?
— Не знаю, ага, — прохрипел бай Станко.
— Но ведь следы ведут на твой двор, мерзкий гяур! Как же ты можешь не знать?
— В который раз говорю: аллах свидетель, не знаю, куда делся Сафар-бей.
— Тогда говори, где искать Якуба? Не будешь же ты лгать, что незнаком с этим разбойником!
— Впервые слышу это имя.
— Не говори глупостей! Якуб вечером зашёл к Сафар-бею с улицы. Его видел аскер Кагамлык. Но оттуда он не выходил. Не трудно догадаться, какой дорогой разбойник или разбойники, выкрав агу, покинули дом. Тут не обошлось без твоей помощи, старая собака!
— И все же я не знаю никакого Якуба, провалиться мне в пекло, если вру!..
Гамид потерял терпение. Он крикнул:
— Абдагул, всыпь этому ишаку ещё! Может, он поумнеет и вспомнит то, о чем с таким упрямством старается забыть!
Верзила Абдагул вышел на середину комнаты, смахнул рукавом пот со лба. Вновь засвистел батог. Страшная боль исказила лицо старого болгарина.
— Изверги!.. — прошептал несчастный. — Сил больше нет терпеть…
Гамид подал знак прекратить пытку.
— Ну, говори!