Физики и лирики: истории из жизни ученых и творческой интеллигенции
Шрифт:
Для меня это была огромная удача, – я оказалась под началом у Софьи Дмитриевны Разумовской, а Софья Дмитриевна – легендарная женщина, и о ней надо поговорить отдельно.
Боже мой, как странно все переплетается в жизни!
Софья Дмитриевна, она же для избранных «Туся», литературный редактор, обладающий безошибочным вкусом, работала с авторами, чьи произведения готовились к публикации в журнале «Знамя». Она правила рукописи не только стилистически, – смысловые и логические аспекты также подвергались ее безжалостной коррекции, и к ее претензиям прислушивались не только начинающие, но и маститые писатели. Сам Вадим Михайлович Кожевников, главный редактор «Знамени», при том, что он являл собой законченный типаж авторитарного хозяина вверенного ему печатного органа, подчинялся суровым требованиям Софьи Дмитриевны, лишь иногда позволяя себе некоторую строптивость.
Софью Дмитриевну Разумовскую я знала с детства, но совершенно в другом качестве. Для меня она была в те далекие годы «тетя Туся», жена Даниила Семеновича Данина, известного писателя и публициста, – мои родители встречались с ними на даче у Треневых в Переделкине.
Перед глазами у меня освещенная солнцем картина, – летний сад и тетя Туся в легком светлом платье в гамаке. Данин тихо покачивает ее, словно боится выронить из гамака. Он всегда обращался с ней так бережно и осторожно, как будто бы она фарфоровая статуэтка и ее можно нечаянно разбить. Тетя Туся, вся такая пушистая в ореоле пышной копны вьющихся светло-русых волос, маленькая и хрупкая, рядом со своим довольно-таки рослым мужем Даниным, выглядела как-то особенно уютно. Она одаривала вас внимательным взглядом голубых, выпуклых глаз с поволокой, и вы ощущали себя на какое-то время в плену и этого взгляда, и воркующего голоса, когда она спрашивала вас о самых обыденных вещах.
История их любви с Даниным началась еще до войны и, насколько мне известно, развивалась весьма драматично. Профессиональная биография Данина тоже была не простой. После длительного периода творческих поисков Данин, наконец, пришел в литературу. До того, как юношеское увлечение поэзией привело его в Литинститут им. М. Горького, Данин был недоучившимся студентом химфака, а потом и физфака МГУ, и намеревался сделать научную карьеру. Но вот, – война, которую до самого конца он отшагал сначала рядовым, а ближе к Победе —капитаном. Это про таких, как он, написано у Д Самойлова:
Я вспоминаю тех друзей,Что в сорок первом шли в солдаты,И в гуманисты в сорок пятом.Итак, после войны вместо исследовательской работы в области химии или физики в каком-нибудь столичном институте Данин избирает для себя путь профессионального литератора и становится блестящим критиком и исследователем поэзии. Статьи и обзоры Д. Данина печатались во всех ведущих московских журналах и любителями поэзии воспринимались как эталон высокого и неподкупного вкуса. Никакая самая изощренная конъюнктура не могла соблазнить Данина, и талант был для него единственным критерием в оценке творчества поэта, который принимался им в расчет. В то время Данин еще и представить себе не мог, какие тернии, выражаясь высоким штилем, поджидали его на этом, казалось бы, мирном поприще «гуманиста».
С очаровательной Тусей он встретился в одной компании случайно и был покорен с первого взгляда и навсегда, до последних ее дней. Она была в то время взрослой дамой, много старше его, на целых десять лет, окруженной плотным кольцом поклонников, хотя, видимо, и не замужем, но связанной отношениями с кем-то из них. Поначалу, как она сама рассказывала мне, когда мы с ней стали, как это ни странно, подругами с разницей в возрасте в целое поколение, ее просто шокировал напор этого юнца, который неотступно преследовал ее. Софья Дмитриевна пыталась его образумить:
– Даня, ну что вы такое себе вообразили!? Давайте с вами дружить! Говорить, например, о поэзии! Вы, к моему великому изумлению, так прекрасно ее знаете и даже декламируете своим бархатным баритоном. Я поражена! Ведь вы, кажется, физик, или как там называется эта ваша наука?!
– Нет! – решительно отвергал ее предложение «этот юнец». – Мне ваша дружба не нужна. Я не собираюсь с вами дружить. Я хочу, чтобы вы вышли за меня замуж.
– Что, что! – заливалась Туся своим мелодичным переливчатым смехом и пожимала женственными округлыми плечиками. – Нет, надо же, каков нахал! Ни мало ни много, как выходить за него замуж! Что за блажь пришла ему в голову! И что он, собственно, собой представляет? Вчерашний студент! Начинающий критик или, как там это называется, физик!
Но оказалось, что некоторые «вчерашние студенты» умеют добиваться своего. Их роман был прерван войной. Но именно война соединила их навек. Софья Дмитриевна, – в официальной обстановке редакции мне пришлось расстаться с детской «тетей Тусей» и отныне обращаться к ней по имени и отчеству, – рассказывала мне, как это все произошло.
Рядовой ополченец Д.Данин был возведен в чин сержанта (до капитана было еще служить и служить!) и на несколько дней получил увольнительную с фронта. Он ринулся в тыл, на Урал, где «Туся» была в эвакуации. Ехал на чем попало, без еды и без сна. И вот, наконец, «эта улица» и вот, наконец, «этот дом». Он позвонил, а может быть, постучал в ее дверь. Она открывает. На пороге перед ней стоит этот самый бывший «юнец», говоря словами поэта, худой, обритый, но живой, в военной форме, вырвавшийся из пекла войны и два дня потративший на дорогу из своего семидневного отпуска. Они бросились друг другу в объятия!
Как обо всем этом потрясающе написано у Давида Самойлова, употребившего в своих стихах те же пушкинские слова:
А это я на полустанкеВ своей замурзанной ушанке,Где звездочка не уставная,А вырезанная из банки.Да, это я на белом свете,Худой, обритый и задорный.И у меня табак в кисете,И у меня мундштук наборный.И я с девчонкой балагурю,И больше нужного хромаю,И пайку надвое ломаю,И все на свете понимаю —Как это было, как совпало —Война, беда и наша юность.И все это в меня запалоИ лишь потом во мне очнулось…В конце пятидесятых – начале шестидесятых годов, когда мы с моим мужем так часто навещали их в тесной до неправдоподобия квартирке на Малой Дмитровке, они были очень счастливы. Они по-настоящему любили друг друга. Данин считал, что у них есть к тому же особый «оберег», – ведь он «Д.С.», а она «С. Д.», ну и живут, соответственно, на «Малой Дмитровке». Все это предвещало им вечные «любовь да совет», но заработано было это счастье нелегкой ценой. Совсем недавно на их долю выпали испытания, которые могли сломать их судьбу и унести любовь. Однако Софья Дмитриевна, эта маленькая, полная прелести, избалованная обожанием своего мужа женщина, проявила поразительную стойкость и силу характера. После окончания войны, незадолго до смерти вождя разразилась кампания против «злостных космополитов», и Д.С.Данин был провозглашен лидером «антипартийной и антинародной формалистической критики в области поэзии». На страницах газеты «Правда» с невероятным сладострастием производилась расшифровка псевдонимов и обнародование скрывавшихся под ними еврейских фамилий. Ага, попались! Не уйти вам от народного гнева! – этот хор подхватили все СМИ в столице и провинции. Имя Данина, с непременным указанием в скобках истинной его фамилии, полоскалось во множестве газет и журналов и вскоре принесло ему всесоюзную известность. Вот уж действительно, невозможно угадать, с какой стороны тебя настигнет слава! Ясно одно, – никакие Сталинские премии не могли обеспечить Данину такой пиар, выражаясь современным языком, как это шельмование всеми уважаемых литераторов.
Данину надо было срочно исчезнуть из Москвы. Трудоустроиться в столице было для него нереально. И он принимает решение уйти в поход с поисковой группой геологов. В Москве он отсутствовал, если не ошибаюсь, года два.
Все это время С.Д.Разумовская продолжала работать в журнале «Знамя». Вадим Михайлович Кожевников, к его чести, оказался выше всеобщего антисемитского психоза и оставил ее на своем месте. Однако атмосфера вокруг нее была не из самых приятных. Можно себе представить, как относились некоторые особо бдительные сотрудники журнала к этой беззащитной женщине в «сороковые-роковые», пока ее муж, «разоблаченный проводник чуждых нам взглядов, космополит и эстет», находился в добровольном изгнании! Спустя много лет после смерти Сталина, когда, казалось бы, страсти должны были утихнуть, ревнители метода «социалистического реализма» все еще клокотали от ненависти ко всему, что выходило за его рамки и хотя бы отдаленно отдавало свободой творческого воображения. Известно одно высказывание П.Л. Капицы: «Чтобы быть счастливым, человек должен воображать себя свободным» – эти слова приводит Д.Данин в своих заметках об ученых.