Флёр
Шрифт:
Флер, сидя за шахматным столиком, размышляла, об их неожиданном отъезде. На доске положение ее было почти безнадежным, ей предстояло потерять королеву, а вместе с ней проиграть партию. Как ему удалось продвинуть своего коня за ее оборонительные линии? Карев даже не сообщил ей причину отъезда из Петербурга. Вначале она думала, что император посылает его для выполнения какой-то особой миссии. Но, приехав в усадьбу, граф посвятил всего себя отдыху и домашним неспешным делам. Это, а также мрачное выражение, время от времени появлявшееся у него на лице, подсказывало ей, что он скорее всего попал в опалу.
По-видимому, император не внял его советам, а может быть, Карев слишком рьяно настаивал на своем. Флер могла себе представить, как Николай угрожающе нахмурился, что не сулило ничего хорошего, как он заметил Кареву, что тот переутомился и ему пора отдохнуть.
Предложение императора было равносильно приказу, и им нельзя было пренебречь. Теперь Карев ждал, когда его вызовут, когда дадут поручение, доказывающее, что он прощен.
И все же, — думала Флер, поглядывая украдкой на его лицо, — он, судя по всему, не такой уж несчастный. Они провели здесь месяц, и она редко видела его недовольным. Граф постепенно привыкал к жизни помещика и, к собственному удивлению, проявлял весьма мало интереса к дальнейшему развитию военной обстановки.
Здесь все было тихо и мирно. Курное оказалось чудным местом — повсюду волнистые холмы, светлые леса, луга, на которых росло множество диких цветов, возвышающиеся одна над другой террасы с аккуратно обработанными виноградниками. С каменных склонов гор бежали ручьи, а в глубоких речушках пряталась в тени, собираясь в косяки, форель. Повсюду цвели фруктовые деревья, а из земли пробивались к солнцу зеленые побеги кукурузы.
Такое место, как это, Флер быстро полюбила. На досуге она в свое удовольствие помечтала, забывая о том неприятном факте, что ее родина и страна, давшая ей приют, ведут друг с другом войну, что человек, которого она любила и с которым не хотела никогда разлучаться, был мужем другой женщины. Днем Флер обычно забывала о всех неприятностях. Мирными тихими вечерами они казались ей далеким эхом, словно память о пережитом горе. Только после того как все удалялись в спальни, она, лежа с открытыми глазами в постели, прислушиваясь к новым звукам в ожидании спасительного сна, начинала вспоминать былое и пить до конца горькую чашу судьбы. Но ведь она по своей доброй воле выбрала эту чашу. Она сама предпочла жить среди опасностей, все знать, а не пребывать в неведении, не предавать все пустому забытью. Это было бы еще хуже — так она считала почти все время. Ничего не знать, не ведать — что может быть хуже?
Очевидно, Флер невольно тряхнула головой, так как граф вдруг ласково спросил:
— Что с тобой? Кому это ты говоришь «нет»?
Она подняла на него глаза. Он улыбался ей, и вот эта, свойственная только ему одному улыбка, вытягивала из нее душу. Может быть, он прочитал ее мысли? Флер часто казалось, что он обладает даром ясновидения. Ее это заставляло нервничать, но вместе с тем приносило удовольствие.
— Не вижу выхода, — призналась она. — Ты мне подстроил ловушку.
Губы у него еще больше растянулись в улыбке.
— Кажется, ты попала туда по собственной воле, а?
— Нет, уж лучше проиграть тебе, чем выиграть у другого.
— Ну вот, ты меня ограбила, лишила завоеванного приза. Если ты так легко сдаешься, то с моей стороны просто неприлично требовать от тебя фант.
— Нет, нет, требуй что хочешь. Зачем лишать меня удовольствия проявить свою щедрость?
— Хорошо. Значит, все, что хочу?
Флер не отводила глаз от его лица.
— Все, что хочешь. Назови свой фант.
— В таком случае… — Граф сделал паузу. Она терялась в догадках, что же он от нее потребует. — Я требую за фант твою одежду!
Флер была настолько шокирована, что утратила даже на несколько секунд дар речи. В наступившей тишине она услыхала, как Людмила прекратила играть.
Карев улыбался, как довольный кот.
— Да, да, я имею в виду твое черное платье. Я прошу вас официально, мисс Гамильтон, снять ваш траур. Четыре месяца — достаточный срок при всех условиях, даже если принимать во внимание, как редко вы его видели. Когда вы наденете платья своих обычных ярких расцветок? Мы все будем вам за это весьма признательны — правда, Людмила?
Он повернулся к жене, посылая ей свои последние слова, не отрывая при этом глаз от Флер. Краем глаза Флер видела, как удивленная Людмила, повернувшись на винтовом стуле возле фортепьяно, смотрела на них.
— Ты этого не имеешь права требовать, Сережа, — ответила Людмила. Ее воздушный голосок стал серьезным. — Пусть Флер решает сама. Откуда нам знать ее чувства?
Вдруг Карев резко повернулся. Широкие рукава его рубашки даже смахнули со столика две фигуры — ладьи, очень высокие и поэтому неустойчивые на доске.
— Ты, моя женушка, как всегда права, — произнес он с шутливым поклоном. — Мудрость — замечательное качество любой женщины, особенно такой молодой, как ты.
Флер, протянув руку, положила набок своего короля в знак сдачи партии. Потом встала. Но ни Карев, ни его жена на нее не смотрели. Они внимательно изучали друг друга.
— Тем не менее я сниму траур, если вам это неприятно. Тем более, что в черном платье жарко, особенно сейчас, когда погода становится все теплее.
Через высокие двери она вышла на веранду. Сумерки быстро сгущались. Большой мотылек, сломя голову летевший на свет лампы, ударился о Флер. Он трепыхался, судорожно прижимаясь к ее черному шелковому платью. Флер посмотрела на него — никогда еще здесь она не видела такого большого, белого цвета с легким налетом желтоватой пыльцы на крылышках.
Она была смущена, ей было не по себе. Какие отношения связывают Карева с Людмилой? Граф говорил ей, что Милочка никогда не будет его настоящей женой, что он женился на ней только ради приданого. И все же от внимания ее не ускользнула странная, необъяснимая власть Милочки над ним. Как бы трудно с ней ни было, какой бы противоречивой она ни казалась подчас, Карев всегда оставался чрезвычайно добрым к жене, удивительно терпеливым. Иногда Флер казалось, что Милочка его нарочно поддразниваем даже угрожает, прибегая к скрытым, непонятным ей, Флер, намекам, но он все спокойно выносил, редко прибегая к иронии, как, например, сейчас.
Флер обратила внимание, что он часто наблюдал за женой, когда она этого не замечала. Порой он пристально ее разглядывал чуть ли не по часу с неослабевающим вниманием, когда она играла на фортепьяно или же возилась со своими собачками.
Трудно было сказать, что таилось в этом пытливом взгляде. Нет, вряд ли это была любовь, временами Флер приходила в голову ужасная мысль, что его чувства к Милочке опасно приближаются к границе ненависти. В любом случае во взгляде не было безразличия.