Флердоранж – аромат траура
Шрифт:
Внутри бар оказался самым обычным: стойка, столики, кабинки, сиротливый бильярд в углу. Как и полагается в разгар рабочего дня – пусто. Бармен и тот не скучал за стойкой. Мещерский решил дождаться его. Оглянулся по сторонам и тут увидел в угловой кабинке знакомую широкоплечую фигуру, коротко стриженный русый затылок. Иван Лыков (вот так нежданная удача!) был здесь. Мещерский ринулся к нему, но едва лишь увидел лицо родственника, понял, что разговор предстоит трудный – Иван был пьян. Появлению Мещерского он вроде как и не удивился.
– Здравствуй, Ваня, – мягко сказал Мещерский.
– Здорово.
– Я
– Давно. А что? – Иван навалился грудью на стол.
– Ничего, просто я тебе звонил, а у тебя что-то телефон не пашет. – И тут Мещерский увидел на столе рядом с пачкой сигарет и стаканом сотовый Лыкова.
– Ну и что? – спросил Лыков.
– Да ничего, просто я хотел…
– К твоему сведению: Гарик три года как в Штатах. Его жена увезла, он на американке женился, – веско изрек Лыков. – Выпьем?
Какой разговор без водки? Тем более серьезный, мужской? Мещерский вздохнул, но ответил твердо (рыхлых, половинчатых ответов Лыков не терпел):
– Давай.
Но бармена за стойкой все еще не было – видно, отлучился в туалет. И Мещерский решил сразу идти ва-банк.
– Мне Салтыков звонил, Ваня. В панике он полнейшей. Сказал – у них в Лесном несчастье. Убили эту ученую, Филологову. Салтыков советовался со мной насчет московского адвоката на всякий пожарный. – Каждый раз, когда ему приходилось врать, Мещерский чувствовал себя просто ужасно. Ужаснее всего было то, что вранье затягивало и никогда не доводило его до добра.
– Он тебе звонил? – спросил Лыков.
– Да. Вчера, – Мещерский кивнул.
– Тебе, размазне?
– Мне, – Мещерский не знал, как адекватно реагировать на это пьяно-насмешливое словцо. Но тут появился бармен, и Лыков сделал ему знак: две двойных. – Иван, что происходит в Лесном? – спросил Мещерский.
– Хочешь знать, что происходит в гнездышке нашего дражайшего Ромочки?
Это было брошено так кинжально, что Мещерский вздрогнул. Уже не насмешка звучала в пьяном тоне Лыкова, а ненависть. И тут на столе зазвонил, заиграл «Марш славянки» мобильный. Высветился номер определителя. На этот раз Лыков ответил. В тихом баре голос, звенящий в динамике телефона, был отчетливо слышен – женский, взволнованный.
– Иван, Ваня, ты где? Где тебя носит? Я чуть с ума не сошла, разыскивала тебя везде. Где ты был, почему не ночевал дома?
Звонила Анна. Мещерский узнал ее голос. Сестра звонила брату, а он…
– А тебе какое дело, где я был?
– Иван, да ты что? Что с тобой?
– Я ж не спрашиваю тебя, где ты была, с кем ночевала?
– Иван, ты болен? Ты пьян? Что с тобой?
– А тебе какое дело, что со мной? – Лыков пьяно повысил голос. – Что, соскучилась по мне, да? По брату соскучилась? Ромка Салтыков, значит, надежды не оправдал?
– Ты о чем? Ты с ума сошел или напился? Приезжай домой сейчас же!
– Да пошла ты! Тоже командирша! Стерва! Змея, – Лыков шарахнул сотовый о стол.
Мещерский от изумления потерял дар речи. От Ваньки, конечно, всего можно ждать после трех стаканов, но чтобы он так с сестрой говорил, с которой всегда пылинки сдувал?
– Ты чего это, Вань? –
– Ты еще не суйся! Не лезь.
– Ты давно тут пьешь?
– С ночи. Бар круглосуточный, кругляк – ты вывеску не читал?
– Не читал. Ты зачем с Аней так? Так грубо, ужасно? Вы что, поссорились, да? Ты потому и дома не ночевал?
И тут… Мещерский впоследствии часто вспоминал и этот ответ Лыкова, и особенно выражение его лица. Всего секунду назад, когда он грубил сестре, оно было злым и каким-то отчаянным и вдруг сразу смягчилось, и одновременно появилось в чертах его что-то болезненное и жалкое.
– Иногда бежишь, чтобы глупостей не натворить, – сказал медленно Лыков. – Непоправимых глупостей, Сережка. С женщиной. Обожаемой, понял?
Мещерский наклонился к нему.
– Ваня, ну… Ну хочешь, поедем ко мне? Отдохнешь, поспишь?
Лыков пошевелился, стул под его мускулистым телом затрещал.
– Нет. Я домой поеду, – отрубил он пьяно. – Домой, и баста. И уж кому-кому, а Ромке Салтыкову там не бывать.
– Ты Салтыкова что-то не жалуешь, Ваня, – вздохнул Мещерский. – Я заметил это еще в Лесном, но вот никак не пойму почему.
– Почему… А тебе он нравится, что ли? Да брось! Хоть мне-то не заливай. Ха! Приехал родственничек из Парижа. Денег куры не клюют, благотворитель, меценат, мать его… – Лыков выругался. – Имение ему подавай родовое. Он, видите ли, восстанавливать его будет. Осчастливит нас всех своим меценатством, – Лыков свирепел все больше. – Строит из себя принца крови, кобенится. Перед кем строит – перед нами! Перед нами, ты это понимаешь? Передо мной, перед тобой, перед Анькой… А кто он такой? Кто, я тебя спрашиваю? Чем он нас с тобой лучше? Ну чем? Тем только, что прадед его свою сиятельную графскую задницу за бугор унес в семнадцатом. А мой прадед в лагере здесь сгнил на Соловках. А твой в Крыму без вести пропал. На Лесное он, сволочь, видите ли, права фамильные имеет. Да ни хрена он не имеет. Оно нашему роду прежде принадлежало!
– Ваня, это сто пятьдесят лет назад было!
– А в нашем роду сто лет – это как одна минута. Мой род из Угорской земли при Мстиславе Ярославиче вышел. Мы время, Сережка, в расчет не брали никогда. Вера и судьба – вот что нас, Лыковых, всегда к цели вело.
– Но что плохого в том, что Салтыков хочет отреставрировать усадьбу?
– Плохого что? А я тебе скажу. Никто правды не говорит, а я скажу. Хочешь знать, для чего он там стройку затеял?
– Ну для чего?
– Помнишь, я тебе в Питере портрет показывал на аукционе?
– Бестужевой?
– Ага, Бестужевой. Брошь, помнишь, у нее на груди висела – кораблик драгоценный? Так вот, эта брошь – с Анькой бы тебе моей о ней поговорить, она по антиквариату спец великий у меня, умница… Но ничего, и я не напутаю. Вот, читай, – Лыков рванул из внутреннего кармана своей потертой кожаной куртки засаленный обрывок бумаги, бросил его Мещерскому.
Это была вырванная страница из какого-то каталога. Мещерский увидел черно-белый снимок подвески-броши в виде кораблика. Под снимком стояло пояснение: «Золото, эмаль, драгоценные камни. Середина XVI века. Мастер Джованни Сколари. Работал в Италии и Саксонии. Аналоги в музее Питти во Флоренции».