Флердоранж – аромат траура
Шрифт:
Он в то время готовил к публикации научную статью и разбирал там в качестве примера этот случай. В ходе терапевтического сеанса он записывал на магнитофон рассказы больного о его самочувствии, о его снах и его ощущениях. Ну и в тот день все было как всегда – они сидели в кабинете главврача, а потом оттуда послышался крик Луговского. Когда в кабинет вбежали медсестра и наш санитар Федор, все уже было кончено. Луговской был мертв. Я до сих пор не знаю, где Кибалко взял тот железный штырь, возможно, нашел на территории больничного парка во время прогулки. Каким-то образом он отточил его и…
Одним словом, картина, как мне ее описывали коллеги, в кабинете была ужасная: стол, ковер на полу, стены – все забрызгано кровью. Кибалко нанес Луговскому больше десятка ран этим железным заточенным штырем, буквально проткнул его насквозь! Когда его попытались скрутить и обезоружить,
– Нет, что вы, это очень интересно. Только я пока не совсем понимаю, где же тут…
– Связь? Тогда слушайте, что было дальше. Примерно через месяц больного Кибалко поймали. Милиция задержала его здесь же, в этом же районе, возле какой-то колхозной фермы. Он был в ужасном состоянии – сильно истощен, кроме того, у него были все признаки тяжелой простуды – жар, кашель. Из изолятора при милиции его пришлось доставить снова к нам в больницу. И он находился у нас все время, пока решался вопрос о помещении его в спецстационар на продолжение принудительного лечения. Но я перехожу к самому главному. За те недели, пока больной Кибалко находился у нас, я имел с ним несколько бесед. Нет, я не пытался установить причину убийства им Луговского. У психически больных причинная связь между их поступками крайне нелогична, извращена. Однако долг лечащего врача заставлял меня разбирать этот трагический случай. Мне было необходимо выяснить, почему после столь успешного, как нам казалось, лечения сном и значительной ремиссии у больного внезапно наступил такой регресс, такой эмоциональный срыв.
Я вел журнал наблюдений за больным Кибалко, пытался заново установить с ним контакт. Это было нелегко. Он после убийства, побега и задержания находился в тяжелейшей депрессии. Твердил, что ему страшно. Что страх приходит к нему по ночам, во сне…
– А этот ваш метод снолечения, в чем он заключался? – спросил Никита. – Вы что – пациентов снотворными накачивали?
– Мы применяли целую серию седативных препаратов в комплексе. Методика предполагала и использование гипноза в некоторых случаях, – уклончиво ответил Волков. – Спешу вас заверить, что методика эта была одобрена тогдашним Минздравом, вызывала большой интерес у наших коллег за рубежом. Сон у наших пациентов был всегда спокойный, глубокий, ровный. Это был целебный сон, и в целом ряде случаев нашим больным становилось гораздо лучше после сеансов снотерапии. Но в случае с Кибалко эта методика дала совершенно обратный результат. На сеансах Кибалко рассказывал мне о своих страхах. Страшно ему было, по его словам, именно во сне, его мучили кошмары. Особенно часто повторялся один и тот же навязчивый сон. Он говорил мне, что ему снилось всегда одно и то же: он просыпается у себя в палате в полной темноте. Просыпается от ощущения, будто бы рядом с ним кто-то есть. Кто-то смотрит на него. Затем, по его словам, появлялось мерцание и блеск. Кибалко употреблял, насколько мне помнится, очень необычное сравнение: казалось, что это одновременно и блеск драгоценных камней, «самоцветов», как он выражался, и блеск глаз хищного зверя.
Потом из мрака возникала какая-то бесформенная тень, которая приводила его в особенный ужас, и когда ему казалось, что он вот-вот умрет от страха, тень эта внезапно оборачивалась грудой сокровищ. Немалую роль в этом кошмаре играли и голоса. Кибалко, по его словам, всегда слышал два голоса. Один всегда был женский, певший какую-то заунывную песню без слов. Второй – больной описывал его коротким словом «нечеловеческий» – обращался к нему, внушал, что он может стать несметно богатым, свободным. Что буквально под ногами у него лежит сокровище, которое он может взять. Больной Кибалко был уверен, что во сне ему являлся, – Волков внимательно посмотрел на Никиту, – клад, спрятанный в земле. И этот клад, принимавший разные пугающие обличья, разговаривал с ним по ночам и давал указания, как собой завладеть. Из того, что путано и бессвязно далее рассказывал мне больной, я понял, что и убийство доктора Луговского было совершено им под влиянием этого навязчивого маниакального бреда. Голос «клада» приказывал ему убивать. Жертв, по-видимому, должно было быть несколько. Я помню, что в речи больного очень часто
– А Кибалко что-то конкретное про этого «мастера» говорил? – спросил Никита. Слово «мастер» его встревожило и как-то зацепило. Он ведь уже слышал его раньше. Только вот где, от кого?
– Нет, к сожалению, его состояние было таково, что какой-то конкретизации от него добиться было просто невозможно, – Волков печально усмехнулся. – Да и кто попытается конкретизировать маниакальный бред? Вообще, я должен сказать, что во всей этой истории, с точки зрения чистой психиатрии, ничего из ряда вон выходящего не было. Такие вещи случаются с маниакально-депрессивными больными. Почти каждый третий из них твердит нам, врачам, про голоса. Но меня тогда смутила сама причудливая форма бреда… Та форма, в которую облеклись эти его болезненные фантазии, – клад, разговаривающий с ним во сне… Думаю, нелишним будет сказать, что в то время какие-либо разговоры о слухах, ходящих среди местных жителей про усадьбу Лесное, полностью исключались в стенах больницы. Откуда же у больного могли возникнуть подобные фантазии? Я сам узнал об истории бестужевского клада, – Волков снова посмотрел на Никиту, – гораздо позже, когда стал специально интересоваться этой темой и расспрашивать здешних старожилов.
– А что вас подвигло на эти расспросы, Михаил Платонович? Убийство Луговского, бред вашего больного?
– И то, и это, и простое человеческое любопытство, – Волков снова усмехнулся, на этот раз как-то загадочно. – Самое обычное любопытство. Вы ведь вот тоже не удержались.
– А сейчас вами тоже движет просто любопытство? – в упор спросил Никита.
Волков помолчал секунду, смотря вдаль.
– Нет, я бы так не сказал. Сейчас, как бы это не слукавить… Я ищу объяснений, ищу выхода. Мне как-то дискомфортно, тревожно. И, что скрывать, очень и очень неспокойно на душе. Когда убили отца Дмитрия, я… я горевал о нем, но я думал – это трагическая случайность. Сейчас, когда следующей жертвой стала эта бедная женщина, талантливый ученый, искусствовед, я… невольно стал сомневаться в случайности этих смертей.
– Мы тоже сомневаемся в их случайности, – съязвил Никита. – Но все равно я не вижу связи.
– Ну, возможно, ее и нет, этой связи, – Волков пожал плечами. – Я просто рассказал вам случай, которому был очевидцем. И потом здесь у нас разное болтают на эту тему.
– Например?
– Ну, например, говорят – для чего, по-вашему, проводятся все эти грандиозные по здешним меркам ирригационные работы вон там, на берегу? – Волков изящным кивком указал в сторону парка.
– Малявин говорил про ремонт дренажной системы и проблему отвода грунтовых вод.
– Да, да, конечно, грунтовые воды. Отвод… Часть берега с давних пор сильно заболочена. Пострадали фундаменты парковых павильонов. Один вроде как и совсем затоплен. Полностью. А двести лет назад, во времена Бестужевой, все здесь было совершенно иначе. И пруды были меньше по площади. И береговая линия другой. И сами павильоны были целы, а под ними, возможно, имелись и какие-то подземные сооружения, ходы, например… Если что-то кем-то в те времена здесь в окрестностях и было зарыто, спрятано, – Волков усмехнулся, – то искать это что-то, как у нас тут некоторые говорят, нужно, сверяясь именно с той, давней топографией местности и с первоначальными планами застройки территории усадьбы. И, конечно же, не в воде, а на сухом грунте…
«Где есть толк от электронного металлоискателя с химическим анализатором и спектрографом, – мысленно закончил Никита. – А этот психиатр дока в таких делах. Только вот куда он все же клонит?»
– Тогда с отцом Дмитрием точно был Алексей Изумрудов? Вы не ошиблись? – спросил он Волкова.
Тот явно не ожидал возвращения разговора к прежней теме:
– Да, совершенно точно. Это был он. Очень красивый парень. Я бы сказал – преступно красивый для нашего развращенного века.
Фразой этой Волков невольно проговорился. И Никита еще сильнее укрепился в догадке о том, что Волков с самого начала знал, что в день убийства к отцу Дмитрию приходил именно Изумрудов (а кем еще мог быть некий Алексей из Лесного?), но почему-то скрывал это до поры до времени, отговариваясь на первом своем допросе «неузнаванием».