Флердоранж – аромат траура
Шрифт:
Увы, бедный Серега искал ночной порой в дождь и ненастье свою дальнюю родню совсем не там, где следовало. Никита подумал даже: а не взять ли его с собой в салон «Галантный век»? Пусть убедится воочию, что Анна жива, а то он, кажется, до сих пор уверен в обратном, несмотря на все доводы логики. Но затем он решил этого не делать: Мещерскому и так хватило детективных переживаний в Лесном. Он до сих пор не оправился от потрясения.
Честно говоря, фешенебельных антикварных салонов Никита еще ни разу за всю свою оперативную практику не посещал. Случая такого
Салон внутри отчего-то напомнил Никите музыкальный ящичек с секретом. Видел он такие в музее, старинные. Полочки, витрины, а в них финтифлюшки разные с прибамбасами – дорогие финтифлюшки, изящные, воплощение самой красоты и роскоши, но в принципе совершенно бесполезные, напрочь выпавшие из канвы времен.
В дверях Никиту встретил дюжий охранник. На удостоверение он отреагировал правильно – видно, сам был из отставников: «Вам старшего менеджера вызвать?» Никита сказал, что ему необходимо срочно поговорить с Анной Лыковой.
Охранник поднял трубку телефона на стойке рецепции: «Анна Николаевна, тут вас спрашивают. Нет, нет, это не ваш брат. Насчет него я все помню, не беспокойтесь. Это из уголовного розыска. К вам проводить? Пожалуйста, через зал и направо».
Замечание охранника о брате Никита отметил особо: судя по нему, Анна Лыкова со своим младшим братом не хотела встречаться. Было ли это нежелание результатом ссоры или же она боялась?
Когда Никита переступил порог небольшой светлой комнаты (стол, жалюзи на окнах, ноутбук, факс и толстые цветные каталоги антикварных аукционов на французском и английском), Анна Лыкова встретила его стоя. Она старалась казаться спокойной, но удавалось ей это плохо. Никиту поразили перемены в ее облике – эта странная, сквозившая во всех ее жестах, в словах, в чертах лица болезненная нервозность. Казалось, Анна то собирала всю себя в кулак, то отпускала, то вновь собирала накрепко, словно готовилась к какому-то отпору, к борьбе. Господи, с кем?
– Вы? – она явно узнала Колосова. – Вы хотели меня видеть? Что-то случилось? В Лесном, да?
– Убийство, – Никита и не собирался скрытничать.
– Он убит? – Лыкова пошатнулась. – Роман?!
В ее голосе, во всей ее хрупкой, как-то сразу словно пополам сломавшейся фигуре было столько неподдельного отчаяния, что у Никиты дрогнуло сердце. И жаль ее стало – так жаль. А к жалости тут же примешалась злость, досада, обида. Салтыков стал почти неприятен из-за того только, что здесь, в этом шкатулочном, антикварном мирке, его (несмотря ни на что!) так любили, так горевали о нем. «Черт! – подумал Никита. – Чтоб вас всех…»
– Я знала, я знала, что именно этим все кончится!
– Да жив ваш Салтыков, вы уж так сильно не убивайтесь, – Никита решил быть грубым, неделикатным. Неделикатность порой горькое, зато действенное лекарство. –
В широко раскрытых глазах Анны Лыковой застыли слезы, страх и непонимание.
– Салтыков жив, здоровехонек. Вчера только ко мне в отделение за пацаном своим приезжал, за Изумрудовым, – повторил Никита. – А убили Марину Ткач.
– Ма…рину? Как Марину?
– Да вот так. А где ваш брат? Мне бы и ему надо пару вопросов задать.
Она ответила не сразу. Никита видел: в ней словно опять что-то изменилось, собралось в кулак, мобилизовалось и вместе с тем наглухо, намертво закрылось.
– Я не знаю. Наверное, он дома.
– Нет его дома. Кстати, вы тоже дома у себя что-то совсем не появляетесь.
– Я гостила у школьной подруги.
– И ночевали сегодня тоже у подруги?
– Да.
– И вчера?
– Да.
– И позавчера?
– Что позавчера?
– Где вы были?
– В Лесном, вы же видели, сами туда приезжали.
– Вы уехали оттуда.
– Конечно, я уехала.
– Вместе с вашим братом?
Она низко наклонила голову.
– Что вам от меня надо?
– Мне надо знать, где вы были в ночь со среды на четверг и утром до десяти часов.
– Я… я была дома. Мы вернулись из Лесного домой.
– С вашим братом? Вы же только что сказали, что были у школьной подруги.
Она склонила голову еще ниже. Каштановые волосы ее были густы и переливались на свету теплым, шелковистым сиянием.
– А что же вы тогда делали на дороге? – спросил Никита.
– На какой дороге?
– Да на той, что из Лесного в Тутыши ведет. Ночью. Бежали, словно за вами волки гнались.
– Откуда… вы это знаете? – голос ее был тихий, безжизненный.
– Свидетели вас видели. Опознали. Было это в ночь перед убийством. Ваша машина стояла на обочине. Машина вашего брата. У вас с ним что-то произошло?
Он не думал, что этот вопрос – самый что ни на есть протокольный – произведет такой ошеломляющий эффект.
– Я не стану ничего говорить! Не стану, слышите? Уходите!
– То есть как это уходите? Я дело о трех убийствах расследую.
– Убирайтесь прочь отсюда!!
– Уберемся вместе, – Никита подошел к ней. Тут у него сработал мобильный: сотрудник, оставшийся в машине у входа, сообщил, что только что у антикварного салона остановился «Форд» Ивана Лыкова. Лыков за рулем.
– Уберемся вместе, – повторил Никита и взял Анну Лыкову под руку. – Придется в таком случае проехать в управление.
Он ждал, что она будет возражать, сопротивляться, опять кричать, может быть, снова плакать. Но она вырвала свою руку, взяла из ящика стола сумку, из шкафа-купе плащ (Никита сразу заметил на нем следы засохшей глины):
– Идемте. Только я все равно ничего не буду говорить.
Сопровождаемые удивленными взглядами персонала салона, они вышли на улицу. Никита быстро посадил Лыкову в машину – краем глаза он засек и «Форд» на углу, и движение в нем.
Поехали на Никитский в главк.