Флэшмен на острие удара
Шрифт:
Я посмотрел на Кардигана — тот был ярдах в тридцати, изо всех сил стараясь удержаться на коне, в облаке взметавшихся вокруг разрывов.
— Стой! — завизжал я. — Стой! Бога ради, парень, остановись!
До меня наконец дошло то, что понял Лью, — этот идиот не собирается поворачивать, он ведет Легкую бригаду прямо в гущу русской армии, к могучим батареям у подножья долины, уже начавшим палить в нашу сторону, в то время как пушки на склонах терзают нас с флангов, образовав жуткую анфиладу, способную разорвать на мелкие кусочки все наше соединение.
— Стой, черт тебя подери! — завопил я опять и собирался уже повернуть, чтобы прокричать команду эскадронам, как передо мной вспыхнуло оранжевое пламя. Я покачнулся в седле, полуоглохнув, лошадь зашаталась, едва не упав, но оправилась, я держался изо всех сил и обнаружил вдруг, что сжимаю оборванные поводья. Уздечку срезало, вдоль шеи кобылы шла кровоточащая рваная рана, животное заржало и, обезумев, ринулось вперед. Мне не оставалось ничего иного, как вцепиться в гриву, стараясь не вывалиться из седла.
Внезапно я поравнялся с Кардиганом. Мы заорали друг на друга, он махал саблей, и тут с обеих сторон меня окружили синие мундиры, острия пик Семнадцатого устремились вперед, уланы скрючились в седлах. Кругом царил ад из взрывающихся гранат и разлетающихся осколков, оранжевого пламени и удушливого дыма; солдат рядом со мной слетел с коня, словно по мановению невидимой руки, и я ощутил, как меня обдало брызгами крови. Моя кобыла, очумев от боли, рвалась вперед. Мы уже обошли Кардигана, и мне вспоминается, что даже среди этого кошмара мой желудок опять напомнил о себе. Я мчался, едва живой от ужаса, испуская время от времени мощные потоки газов. Я больше не мог управлять лошадью, мне оставалось только постараться не выпасть из седла по ходу гонки. Брошенный вперед взгляд показал, что до русских батарей осталось лишь несколько сотен ярдов. Огромные черные жерла, окутанные дымом, смотрели мне прямо лицо, но, даже видя, как они извергают пламя, я не слышал грохота выстрелов — все тонуло в несмолкающей канонаде, бушующей вокруг. Не было способа остановить этот сумасшедший бег, и я поймал себя на том, что во весь голос умоляю русских пушкарей пощадить меня: «Бога ради, прекратите, не стреляйте, черт вас побери, оставьте меня в покое!» Я четко видел их, суетящихся у орудий, лихорадочно перезаряжающих, в расчете послать на нас сквозь дым новый ураган смерти. Я разъярился, кляня их почем зря, и выхватил саблю, решив про себя, что если мне суждено умереть, то надо постараться прихватить с собой на тот свет хотя бы одного из этих поганых русских ублюдков.
«И тут, — сообщает нам тот идиот-корреспондент — стало видно, с какой отвагой и доблестью скачет благородный Флэшмен. Опередив даже своего бесстрашного командира, слыша в ушах предсмертный крик храбреца Нолана, сверкая глазами, он выхватил саблю, которой крушил орды дикарей у Джелалабада и устремился на супостата».
Что ж, можно трактовать и так, но в тот миг наивысшего напряжения все мои силы и старания были направлены только на то, чтобы заставить шальную скотину свернуть в сторону от линии артиллерийского огня — у меня еще сохранилось достаточно здравого смысла. Я потянул свободной рукой за гриву, кобыла дернулась, споткнулась и затормозила, едва не выбросив меня из седла. Мой живот скрутило в очередном приступе, и будь у меня живое воображение, я бы поклялся, что едва не воспарил над лошадью подобно соколу. Земля вздрогнула от разрыва новой гранаты, нас бросило в сторону. Застонав, я все-таки удержался и, когда дым рассеялся, увидел несущегося во весь опор Кардигана. Выставив саблю промеж ушей коня, лорд хрипло орал:
— Сомкнуть ряды! Винию! Держать винию!
Я пытался крикнуть ему, что он прет не туда, но голос отказывался служить. Я повернулся, пытаясь словом или жестом показать людям верное направление, и бог мой, какое зрелище предстало моим глазам! Прямо за мной мчались с полдюжины обезумевших от испуга лошадей без всадников, а за ними — десятка два, ей-богу, мне показалось, что не больше — улан Семнадцатого. Многие без киверов, в окровавленных мундирах, неслись сломя голову, выпучив глаза. Пустые седла, поредевшие эскадроны, порядка нет и в помине, каждую секунду люди и кони падают, земля вздымается и дрожит — а они все-таки идут: сначала пики Семнадцатого, за ними клинки Одиннадцатого. И в этом аду передо мной на краткий миг предстало воспоминание о блестящих парадах «вишневоштанников» — и вот теперь они мчатся вперед, словно орда призраков из преисподней.
Взглянуть назад мне удалось лишь на миг. Моя кобыла неслась вперед, как одержимая, и, усевшись ровно, я увидел Кардигана, приподнявшегося в стременах и размахивающего саблей. До пушек, почти скрытых завесой дыма, — завесой, то и дело разрывавшейся алыми сполохами, будто Люцифер собственной персоной открывал дверцу своей топки — оставалось не более сотни ярдов. Пути назад не было, другой дороги тоже, и даже сквозь оглушающий грохот я услышал дикий вой — это остатки Легкой бригады подбадривали себя перед последним отчаянным броском на батарею. Я дал шпор, что-то вопя и размахивая саблей, и врезался в облако дыма под аккомпанемент последнего выстрела из своей прямой кишки. Молясь, чтобы моя отважная кобылка не завезла меня прямо в жерло орудия, я содрогнулся от разорвавшейся буквально в футе от меня гранаты.
Мы прорвались, оказавшись на свободном пространстве за батареей, перепрыгивая через передки орудий и зарядные ящики. Русские подались в стороны, пропуская нас. Кардиган, не далее как в двух шагах от меня, натянул поводья, почти вздыбив коня.
И тут время будто замедлилось. Я вижу все совершенно четко: слева от меня, на расстоянии плевка, возникает эскадрон казаков, ощетинившийся пиками, но они стоят, оторопело глядя на нас. Едва не под копытами моей лошади русский артиллерист — обнаженный по пояс, с медалью, подвешенной на шнурке на шее, как мне помнится, — сжимая банник, он пытается убраться прочь с моего пути. Впереди — ярдах в пятидесяти — группа роскошно одетых всадников — не кто иные, как штабные офицеры; а рядом со мной, такой же прямой и надменный, как обычно, Кардиган. «Бог мой, — думаю, — ты прошел через это, скотина, не получив даже царапины! Впрочем, как и я сам, — мелькнуло осознание, — по крайней мере, пока». И тут все снова завертелось перед глазами с ошеломляющей скоростью: из дыма вынырнула Легкая бригада, вся батарея внезапно превратилась в арену битвы ревущих зверей, сумасшедших маньяков, наполнилась лязгом стали и треском выстрелов.
Мне довелось пережить последние минуты Литтл-Бигхорна и ужас Чилианвалы, [41]до сих пор занимающие место среди самых тяжких воспоминаний моей жизни, но по убийственной ярости я не могу ничего поставить в ряд с теми несколькими безумными минутами, когда остатки Легкой бригады ворвались на русскую батарею. Мне казалось, что все сошли с ума — вполне вероятно, так и было. Они кромсали русских артиллеристов: саблями, пиками, копытами лошадей. Я видел, как капрал Семнадцатого протыкает пушкаря пикой насквозь, а потом соскакивает с коня и бросается на него с кулаками. Кардиган обменивается ударами с верховым офицером, солдаты борются с казаками, не слезая с седел, какой-то гу cap — пеший, размахивающий над головой саблей, — бросается на полдюжины противников; помню русского с отрубленной по локоть рукой и нашего, молотящего его по голове клинком. Тут на меня с воплем бросается казак, намереваясь насадить на пику, но придурок оказался криворуким, промахнувшись на добрый ярд. Казак покачнулся, и я, завопив, врезал ему на обратном замахе, и тут же сам внезапно был выбит из седла и, потеряв оружие, закатился под передок пушки.
Должен признать, не будь я перепуган до смерти, остался бы лежать там, выгадывая удобный момент и наслаждаясь зрелищем, но я вскочил как ошпаренный и вдруг увидел не кого иного, как Джорджа Пэджета. Склонившись в седле, он ухватил меня за руку и потянул к оставшейся без всадника лошади. Я взгромоздился на нее, и Джордж закричал:
— Давай-ка, Флэш, буйная голова, вперед! Мы не вправе потерять тебя! Мне никак не обойтись без твоих чирут! Сомкнуть ряды, Четвертый! Сомкну-у-ть! [XIX*]
Вокруг нас закружились закопченные, забрызганные кровью лица солдат, звучали отрывистые команды. Кто-то сунул мне в руку саблю, а Джордж орал:
— Вот так потеха! Нам пора прорываться обратно! За мной!
И мы ринулись за ним, не разбирая дороги. Паника, должно быть, почти лишила меня рассудка, поскольку я мог думать только об одном: еще один бросок, всего один — и мы вырвемся из этого адского логова на равнину — перспектива не слишком радостная, конечно, но мы хотя бы скачем в правильном направлении наконец, и если провидение, или что там еще спасало меня до поры, не отвернется, если не оставит удача, я смогу прорваться, добраться до Сапун-горы, до лагеря за ней, до своей кровати, до корабля, до Лондона и никогда, ни за что не надену вновь этот треклятый мундир…