Флибустьеры
Шрифт:
— Помогите мне, помогите открыто и честно, — серьезным голосом заметил ему дон Сильва, — и вы будете прощены мною полностью, без всякого воспоминания о вашем проступке. На мою честь по вашей вине пала тень, теперь я доверяю ее вам.
— Благодарю вас, дон Сильва, вы не будете раскаиваться в этом, — ответил Тигреро, и его лицо осветилась радостью и надеждой, а сердце затрепетало, охваченное страстным порывом самоотречения.
Асиендадо поднял нежно свою дочь, прижал ее к груди и поцеловал несколько раз в голову.
— Ну, а тебя, бедное дитя мое, — произнес он, обращаясь к ней, — я прощаю. Боже мой! Если бы случилось иначе, быть может, мне через несколько дней пришлось бы рыдать перед тобой и у тебя просить прощения за все то великое и безысходное горе, которое я причинил тебе своей гордостью! Иди, отдохни, уже поздно, тебе нужен покой.
— О, отец, вы добрый, я люблю вас! — воскликнула донья Анита и порывисто прижалась к его лицу. — Не бойтесь ничего. Что бы ни готовило мне будущее, я перенесу его безропотно. А теперь я счастлива, что вы простили меня!
Дон Марсиаль проводил взглядом девушку.
— Когда вы думаете отправиться в путь? — спросил он дона Сильву, подавляя вздох.
— Если можно, завтра.
— Пусть будет, с помощью Божьей, завтра.
Поговорив еще немного о некоторых вещах, касающихся сборов в столь далекий и трудный путь, дон Сильва завернулся в свой плащ и сразу глубоко заснул. Что же касается Тигреро, то он вышел из дома, чтобы удостовериться, бодрствуют ли пеоны.
«Лишь бы Кукарес не сумел исполнить моего распоряжения», — подумал он про себя.
ГЛАВА XXII. По следам французов
На рассвете следующего дня знакомый нам небольшой отряд покинул древнее жилище Моктесумы. Два часа спустя он уже входил в пустыню дель-Норте.
При виде пустыни сердце молодой девушки болезненно сжалось. Смутное предчувствие говорило ей, что это путешествие будет для нее последним земным путешествием. Она обернулась, бросила печальный взгляд на темные леса, зеленевшие на горизонте в покидаемой прерии, и не могла подавить тяжелого вздоха.
Стояло теплое время, небо синело, ни малейшего ветерка не проносилось в воздухе. Следы, оставленные отрядом графа, были еще ясно видны.
— Мы на верном пути, следы очень четкие, — заметил асиендадо.
— Да, — пробурчал сквозь зубы Тигреро, — они останутся до первого сильного ветра.
— О! Да поможет нам Господь Бог! — молитвенно проговорила донья Анита.
— Аминь! — хором произнесли, как бы согласившись, ее спутники, не исключая и пеонов. Но невесело было на сердце у всех, тайный голос неотступно твердил о ждущем впереди несчастье.
Прошло несколько часов.
Погода оставалась все такой же чудесной. Временами на огромной высоте над головами путников проносились громадные стаи перелетных птиц, направлявшихся в теплые страны с севера. Они спешили миновать пустыню.
Повсюду глаз встречал только серый однообразно-печальный тон бесплодного песка, окружавшего со всех сторон поднимающиеся из него группы таких же бесплодных, таких же печальных скал. Эти скалы громоздились друг на друга, словно развалины дворцов и замков каких-то неведомых, живших до всемирного потопа циклопов, так они были причудливы по своим очертаниям.
Караван, когда приходил вечер, располагался под каким-нибудь обломком гранитной скалы и разводил слабый костер, тепла которого едва хватало для того, чтобы хоть немного обогреться, так как ночью на этих высоких плато обыкновенно царит невыносимый холод.
Дон Марсиаль в течение целого дня галопировал почти всегда где-нибудь в стороне от своих спутников, то справа, то слева, с сыновней нежностью заботясь о безопасности вверившихся ему людей. Ни на минуту он не оставался в покое, несмотря на убеждения дона Сильвы и просьбы его дочери.
— Нет, — отвечал он им на это, — от моей бдительности зависит ваша безопасность. Лучше уж я буду действовать по собственному усмотрению. Я не прощу себе, если на вас нападут врасплох,
Мало-помалу, однако, следы, оставленные отрядом французов, становились все менее явственными и наконец исчезли совсем.
Однажды вечером, когда наши путешественники расположились под громадной скалой, как бы нависшей над их головами, асиендадо указал дону Марсиалю на легкий беловатый пар, ясно видневшийся на голубом небе.
— Небо теряет свой ясный, лазурный тон, — начал он, — вероятно, погода скоро изменится. Дай Бог, чтобы не начался ураган!
Тигреро покачал головой.
— Нет, — ответил он, — вы ошибаетесь, ваши глаза не привыкли еще так безошибочно читать в небе, как мои. Это не облако.
— А что же это такое?
— Это дым от костра, на котором жарится бизон. У нас появились соседи.
— О! — проговорил асиендадо. — Может быть, мы идем совсем не по следам наших друзей, которых так долго ищем?
Дон Марсиаль ничего не ответил, он внимательно смотрел на дым. Это было легкое, как пар, беловатое облачко, быстро таявшее в лазури неба. Наконец он вымолвил:
— Дым этот не предвещает ничего доброго. Друзья наши, как мы их называем, французы, совершенно не знают жизни в пустыне. Если бы они были поблизости от нас, то нам было бы так же легко увидеть их, как вон ту скалу внизу. Они зажгли бы не один костер, а десять или двадцать, и от этих костров поднялся бы к небу такой дым, что мы увидели бы его издалека. Едва ли они будут отбирать деревья для костра, сухое или сырое дерево — им все равно. Они не обращают никакого внимания на то, что находятся в пустыне и что надо ежеминутно подстерегать врага, отнюдь не выдавая ему своего присутствия.