Флорентийская чародейка
Шрифт:
Да, чтобы завоевать ее благосклонность, ему предстоит победить множество соперников, нажить много денег. И по мере того как это будущее, словно волшебный ковер, разворачивалось перед его мысленным взором, беззаботность юности покидала его. Ее вытесняла решимость, сокрушительная и несгибаемая, как толедский клинок.
— Она будет моей, — шепнул он другу.
Макиа хмыкнул:
— Ну да, когда меня сделают Папой! Ты только посмотри на себя — разве таких любят прославленные красотки?! Нет, таких, как ты, они гоняют с поручениями и ноги об них вытирают.
— Пошел к черту! — вспыхнул вдруг Аго. — У тебя проклятое свойство всё предвидеть; мало того, тебя так и подмывает высказать человеку это прямо в лицо, а на его чувства ты плевать хотел! Отвали!
Широкие,
— Ты прав, друг мой. Именно человеку двадцати восьми лет от роду, не отличающемуся особой статью и уже с большими залысинами, тому, чье тело представляет собою наволочку, которая явно слишком тесна для набивших ее пухлых подушечек, тому, в чьей памяти удерживаются лишь непристойные стишки, и великому сквернослову суждено раздвинуть ножки царицы Алессандры.
— Должен признаться, что даже ты не представляешь какой я сукин сын, — упавшим голосом отозвался Аго. Я хочу не только ее тело, но и ее сердце.
В салоне Алессандры Фьорентины, с высоченным потолком, где в центре синего купола, обрамленного порхающими херувимами, на пухлом, как перина, облаке Афродита и Арес предавались любви под переливчатые звуки музыки великого корнетиста Германа Генриха Цинка, Аго почувствовал себя так, будто в полночь на него направили яркий солнечный луч, и превратился в подобие ошеломленной старой девы, которая, сидя на кровати тощей потаскушки, вынуждена, запинаясь на каждом слове, читать ей стихи великих поэтов. Ноги у него словно приросли к полу. Фьорентина все не появлялась, и среди веселящихся он одиноко стоял у фонтана с чашей в руке — единственный живой среди безумствующих духов, не в силах заставить себя присоединиться к остальным. Макиа на какое-то время покинул его — ринулся в расписанный под рощу павильон, к двум обнаженным дриадам. Аго было тоскливо и скучно.
Никто в возрожденном городе не спал в эту ночь. Музыки была везде, ею полнились улицы, она лилась из окон таверн, «веселых домов» и вилл почтенных горожан, звучала на рынках и монастырских дворах. Сами боги сошли со своих пьедесталов и смешались с ликующими толпами, прижимаясь своей мраморной плотью к теплой плоти живых. Казалось, всеобщий любовный угар передался даже животным и птицам: под мостами бешено скакали крысы, под крышами кружили, гоняясь друг за дружкой, летучие мыши. Какой-то человек бежал по улице нагишом и звонил в колокольчик с криком: «Утрите слезы и расстегните штаны, господа! Время слез миновало!» В Доме Марса Аго Веспуччи услышал этот звон, и его охватил необъяснимый страх. Мгновение спустя Аго понял его причину: пока он неподвижно стоит тут один, жизнь его утекает, как вода сквозь пальцы; этот миг может унести двадцать лет его жизни, а музыка вот-вот подхватит его, беспомощного, и yнесет в будущее, к параличу и бессилию, когда само время прекратит для него свой бег, сокрушенное последним воплем его боли.
И тут наконец его поманила к себе Джульетта Веронезе.
— Ты счастливчик, так тебя перетак, — сказала она. — Несмотря на потрясающий успех сегодняшнего вечера, Фьорентина все же согласилась принять тебя и твоего похотливого приятеля.
С торжествующим воплем Аго сорвался с места, влетел в расписной павильон, стащил Макиа с его дриад, бросил ему одежду и, не дожидаясь, пока тот полностью приведет себя в надлежащий вид, потащил его за собою к заветной опочивальне, где их ожидала сама Красота в лице божественной Алессандры.
В святая святых царил хаос: на бархатных козетках, распластавшись в полном изнеможении, спали глубоким сном мужчины самых знатных фамилий. Они заснули и во сне все еще продолжали ласкать тела обнаженных дев, составлявших некий фон для главной исполнительницы, госпожи Алессандры. Сначала для самых достойных юношей города они лишь танцевали, а позже про приличия уже никто не вспоминал — настала пора животных страстей. Ложе самой Фьорентины было в полном порядке, и в сердце Аго закралась глупая надежда: «Что, если у нее нет любовника на сегодня?
— Жили-были трое друзей — Никколо Макиа, Агостино Веспуччи и Антонино Аргалья. Их детство прошло в заколдованном лесу. Потом родителей Нино забрала чума. Тогда он отправился попытать счастья в чужие края, и друзья никогда больше о нем не слышали.
Ее слова немедля заставили обоих мужчин забыть о том, что с ними происходило в настоящий момент, и перенестись мыслями в далекое детство.
— Вскоре после того как девятилетний Нино Аргалья отправился в Геную, чтобы присоединиться к отряду наемников с аркебузами под командованием кондотьера Андреа Дориа, мать Никколо, Бартоломея де Нелли, которая так искусно врачевала все хвори с помощью каши, тоже умерла. Отец Никколо, Бернардо, сделал все что мог: он сварил кукурузную кашу, точно по ее рецепту, но она все-таки умерла, то пылая, то дрожа как в лихорадке, и Бернардо уже никогда не оправился от этого удара. Теперь он проводил все время на ферме в Перкуссине, еле-еле сводя концы с концами и проклиная себя за то, что у него не хватило умения спасти жену. «Если бы я только более внимательно смотрел, как она варит эту свою кашу! — по сто раз на дню говорил он. — А я просто обмазал ее всю этой горячей гадостью, и она, бедная, умерла от отвращения».
Пока Никколо вспоминал покойную мать и несчастного отца, Аго вспомнил тот день, когда Аргалья уходил от них — с узелком на палке, словно нищий бродяжка.
— В тот день, когда ушел Аго, кончилось наше детство, — произнес он, а про себя подумал, что именно в тот день они нашли корень мандрагоры, и тут же стал прокручивать в голове план, как ему покорить Алессандру Фьорентину.
Отсутствие какой бы то ни было реакции с их стороны раздосадовало Алессандру, но она была слишком хорошо воспитана, чтобы показать это.
— Какие вы, однако, бессердечные, бездельники этакие, — всего лишь произнесла она, не повышая голоса. — Неужто имя пропавшего без вести друга не вызывает у вас никаких эмоций, пусть даже со дня его исчезновения и прошло девятнадцать лет? — ленивым, равнодушным тоном спросила она.
До крайности взволнованный Аго не нашел что ответить, но, сказать по чести, девятнадцать лет — срок немалый. Они любили Аргалью и, когда он пропал, месяцы, даже годы ждали от него вестей. Затем они перестали упоминать в разговорах его имя, поскольку каждый решил про себя, что молчание может означать лишь одно: их друг погиб. Ни тот ни другой не желали сказать об этом открыто, полагая, что, покуда не высказывать это вслух, остается надежда, что он все-таки жив. Но они давно стали взрослыми, и теперь Аргалья затерялся среди других воспоминаний детства. Там от него осталось одно лишь имя, больше никогда ими не произносимое. Вызвать Аргалью к жизни оказалось нелегко. Да, вначале их было трое, потом каждый пошел своей дорогой. Ненавидевшему путешествия Аго выпало идти каменистой тропою любви; более привлекательный Макиа предпочел погоню за властью, которая, как известно, пьянит и возбуждает сильнее любого волшебного зелья. Аргалья? Аргалья пропал, затерялся, стал блуждающей звездой на небосклоне.
— Дурная весть? — спросил Макиа. — Извините нас! Мы всю жизнь страшились этого момента.
— Отведи их туда, — произнесла Алессандра, обращаясь к Джульетте, и жестом указала на боковую дверь.
– Сейчас я слишком утомлена, чтобы отвечать на ваши вопросы. Она склонила голову на вытянутую правую руку, и ее изящный носик произвел звук, весьма похожий на всхрап.
— Слышали, что она сказала? Пошевеливайтесь! — грубо сказала карлица и уже другим, более мягким, тоном добавила: — Все ответы вы сейчас получите.