Флорентийская голова (сборник)
Шрифт:
— Весна двести двенадцать, — сказал, обращаясь явно ко мне, невысокий щекастый мужик у ближнего к входу столика, — аппарат, что надо.
— Что, простите? — переспросил я.
— Я говорю: «Весна двести двенадцать», — громко повторил мужик, — ты что, глухой?
Я посмотрел на магнитофон и прочитал:
— Весна. Магнитофон кассетный, стереофонический, двести двенадцать цэ четыре… надо же…
Потом повернулся к собеседнику, чтобы сказать, что этот «гроб» древнее, чем дерьмо мамонта, или что-то в этом роде, но увидел на его столе, рядом с кружкой
— Чего смотришь? — сказал мужик, — бери пиво и подходи, я место подержу.
Я, несколько ошалев, пошёл к прилавку.
— Будьте добры, пива… — обратился я к только что освободившемуся «носовому украшению».
— Че ж ещё-то, — хмыкнула тётка, — одну, две?
— Одну, пожалуйста.
— Ишь ты, пожалуйста… девять писят с вас.
— Сколько?
— Девять рублей пятьдесят копеек, мужчина.
Я достал из бумажника червонец (тут я вспомнил вымогателя) и положил на блюдо с отколотым краем.
— У меня сдачи нет, — бросила тётка, сгребая деньги.
Через двадцать секунд на прилавке появилась на два пальца недолитая жёлтым кружка. Я взялся за мокрую ручку и приподнял. Кружка заскользила по ладони, но я вовремя подхватил её левой рукой за дно.
— Ты, это, аккуратнее, — сказал мужик, когда я приземлил кружку на стол, — разобьёшь — штраф тридцать рэ.
Я молча кивнул.
— Толик, — сказал мужик.
— Валентин, — ответил я.
Рукопожатие вышло неудачным, Толик сильно сдавил мне пальцы.
— С прицепом? — спросил он.
— Чего? — переспросил я, занятый разминанием под столом особенно пострадавших мизинца и безымянного.
— Не, ну ты, правда, глухой. С прицепом будешь?
Толик показал из-за пазухи горлышко водочной бутылки.
— А… с прицепом, — сообразил я. — Я, тут недавно болел… воспаление среднего уха, отит, понимаешь, вот правое ухо и того… но это временно…
Толик выжидающе смотрел на меня, держа бутылку наготове.
— Давай, — сказал я и для верности махнул рукой.
— Только, чур, по два «булька» на кружку, а то у меня всего полбутылки, — деловито сообщил Толик и принялся разливать.
После того, как рвотный позыв после первого большого глотка «ерша» отступил, мне стало абсолютно всё равно, что происходит вокруг. Мне стало хорошо. Уже не помню, когда мне в последний раз вот так молниеносно давало по мозгам.
Потом мы ещё три или четыре раза ходили к прилавку за пивом, потом кафетерий закрылся, и мы пошли немного проветриться, но где мы проветривались, и что при этом пили, я, увы, не помню. Воспоминания закончились на том моменте, когда уже на улице, где-то в районе Покровки, Толя сказал:
— Поехали, Валя, за орехами…
Окончательно в себя я пришёл только в кино. Мы сидели близко к экрану, ряду на третьем, четвёртом, в самой середине. Людей в зале было мало, в общей сложности человек, наверное, десять. На нашем ряду кроме нас с Толиком вообще никого не было.
Толик сидел (скорее, полулежал) слева от меня и с интересом взирал
«Un Homme et une Femme [25] », — подумал я и, приняв примерно такое же положение, что и Толик, отдался просмотру.
То, что мы находимся в «Иллюзионе», я понял сразу, как только идентифицировал фильм — ни в каком другом кинотеатре Москвы такое старьё просто не стали бы крутить. Оставался, правда, крохотный шанс, что нас занесло на какой-нибудь тематический сеанс в Киноцентр на Красной Пресне, но обшарпанные стулья и отвратительное качество копии не оставили никаких сомнений: в этом смысле с «Иллюзионом» в новые времена мало кто мог соперничать.
25
Мужчина и женщина (фр.)
Полтора часа фильма пролетели незаметно. Сказать по правде, я ни разу не смотрел этот фильм до конца и всеобщих восторгов по его поводу не разделял, но когда экран погас, и в зале зажёгся свет, мне совершенно искренне захотелось крикнуть: «Браво!», а затем долго аплодировать стоя.
«Вот она, волшебная сила искусства», — подумал я, но ни того, ни другого делать не стал.
От кинотеатра мы с Толиком направились пешком к метро «Таганская». Шли медленно. Хмель прошёл, не оставив от себя обычной в таких случаях памяти, чему я был искренне рад. Толик молчал, у него был подавленный вид. Я пытался быть тактичным и потому тоже молчал. Ведь мало ли, от чего человеку может стать грустно. Тем более, мужчине. Возможно, у Толи с этим фильмом связаны определённые воспоминания, или…
— Тебе, вообще, куда? — неожиданно нарушил молчание Толик.
— Вообще, в Беляево, — ответил я, — а тебе?
— На Ярославский вокзал.
— А куда дальше?
— Остановка «Сорок седьмой километр». Город Котлогорск.
Услышав знакомое название, я обрадовался.
— Вот это да! А я там до двадцати семи лет жил, на «Военке», рядом с овощным магазином…
— Мне на последнюю электричку бежать надо, — перебил меня Толик, — двадцать три, пятьдесят семь. Ты быстрее ходить можешь?
После его слов я, должно быть, первый раз за вечер посмотрел на часы и с огромным удивлением обнаружил, что уже половина двенадцатого. Мысленно оценив, сколько нам добираться до «Таганской», прибавил шагу. Толя (он был существенно ниже меня) засеменил рядом.
— Тебя дома-то не ждут, что ли? — спросил Толя, когда мы стояли в центре абсолютно пустого вестибюля станции «Таганская — кольцевая».
— Да не особенно, — ответил я и почувствовал в груди тяжесть от сказанного вранья, словно эти мои слова весили, как швейная машинка «Зингер» — дома меня, несомненно, ждали.