Флот, революция и власть в России: 1917–1921
Шрифт:
В Боевой речной флотилии колчаковских войск в августе– сентябре 1919 г. числилось 25 офицеров [189] , однако только 18 из них несомненно являются офицерами морского ведомства, остальные же 7 – скорее всего, офицеры сухопутной артиллерии. Из числа офицеров боевой речной флотилии лишь трое упомянуты в «Мартирологе…».
В целом, учитывая значительное превышение суммарного числа офицеров, умерших в эмиграции и находившихся на службе в РККФ в марте 1921 г. над числом офицеров, находившихся на службе на 1 января 1918 г., не приходится говорить о больших потерях офицеров морского ведомства в годы Гражданской войны. Полагаем, что потери морского офицерства с той и другой стороны за годы Гражданской войны могут составлять максимум несколько сот человек «по обе стороны баррикады». Эти соображения можно подкрепить еще и тем фактом, что численность бывших офицеров флота, принимавших серьезное участие в боевых действиях на фронтах Гражданской войны, была не слишком велика. Бывшие офицеры в составе РККФ концентрируются в штабах, управлениях и на бездействующем Балтийском флоте, а на боевых кораблях их сравнительно немного. Это объясняется тем, что большая часть кадровых офицеров приняла Советскую власть чисто внешне, постольку поскольку и отнюдь не рвалась проливать свою кровь в борьбе с белыми формированиями, которые возглавляли их же товарищи. В то же
189
РГА ВМФ. Ф. р–1722. Оп. 5. Д. 89. Л. 41. Поименный список. См. Приложение 4.
Даже если предположить, что средний профессиональный уровень командного состава РККФ за годы Гражданской войны несколько понизился прежде всего за счет выдвижения в его ряды бывших матросов, то этот недостаток вполне компенсировался увеличением удельного веса командного состава в Красном флоте по сравнению с дореволюционным. Это подтверждал и один из историографов белогвардейского Черноморского флота П. А. Варнек [190] .
Представляется важным вопрос о месте, которое занимали бывшие офицеры в Красном флоте. С одной стороны, после Февральской революции наступила значительная демократизация флотских порядков, которую в современной литературе чаще всего приравнивают к росту анархии и развалу флота. Например, уже в августе 1917 г. судовые комитеты Черноморского флота накладывали дисциплинарные взыскания на офицеров и священников, стремились занять кают-компании и адмиральские помещения на судах [191] . Формы, в которые облекались субординация и дисциплина царских армии и флота, были унаследованы в значительной степени от крепостнических времен и воспринимались солдатами и, особенно, матросами как унизительные. Особенно развилось ощущение ненормальности старых дисциплинарных форм на флоте после русско-японской войны и первой российской революции.
190
Варнек П. Действия флота в Северо-Западном районе Черного моря в 1920 году // Флот в Белой борьбе. М., 2002. С. 248.
191
РГА ВМФ. Ф. р–187. Оп. 1. Д. 333. Л. 80–90.
Никто из современных исследователей, наверное, не будет отрицать наличие достаточной дисциплины и субординации, например, во французской армии начала ХХ в., однако внешние формы дисциплины во Франции в то время разительно отличались от таковых в Германии или России. А. А. Игнатьев описывал характерную сцену на маневрах французской армии в 1906 г.: «Возвращаясь в толпе военных агентов верхом, я услышал доносившийся с пехотного бивака незнакомый мне тогда мотив “Интернационала”. Его громко и не очень складно пели изнеможенные от тяжелых переходов французские запасные.
– Что это они поют? – спросил какой-то любопытный иностранец.
– Да это революционная песня! – объяснил несколько сконфуженно сопровождавший нас французский генштабист.
Военные представители малых европейских держав и южноамериканских республик продолжали, однако, возмущаться недостатком дисциплины во французской армии» [192] .
Военный инженер-судостроитель В. П. Костенко во время похода Второй тихоокеанской эскадры на Дальний Восток заметил, что во французской колонии Дакар «в ресторане собирались преимущественно солдаты местного гарнизона. Их веселые и непринужденные шутки показывали, что здесь они чувствуют себя как дома. Тут же сидел французский офицер-артиллерист и запросто беседовал с сержантом. Видимо, во французской армии вне строя грань, отделяющая офицера от “нижних чинов” не проведена столь резко, как в русской и германской армиях» [193] .
192
Игнатьев А. А. Пятьдесят лет в строю. М., 1959. Т. 1. С. 386.
193
Костенко В. П. На «Орле» в Цусиме. С. 227.
О барьере между офицерами и нижними чинами в России вспоминал «синий кирасир» В. С. Трубецкой: «Ведь мы были только солдатами – нижними чинами, и с момента как мы одели солдатскую форму, между нами и господами офицерами сразу же выросла огромная пропасть. Теперь с человеком, одетым в офицерскую форму, мы, одетые только по-солдатски, уже никогда не могли говорить просто и держать себя свободно, и это несмотря на то, что мы принадлежали к высшему дворянскому кругу» [194] . Тот же автор, имея в виду ограничения для вольноопределяющихся, писал: «По железной дороге ездить мы могли только в 3-м или 4-м классе. На собственных экипажах вовсе ехать не могли, в трамваях могли путешествовать только стоя на площадке без права взойти в вагон, курить на улице вовсе не имели права, точно так же, как не имели права зайти не только ни в один ресторан, но даже и в вокзальный буфет I-го и II-го классов. В театре не имели права сидеть ни в ложе, ни даже в партере, руководствуясь узаконенной поговоркой “Всяк сверчок знай свой шесток”. <…> Сам я лично получил два наряда не в очередь за то, что, провожая свою тетку в Москву, на минуту зашел в вокзальный буфет I-го и II-го класса. Словом, строгости были невероятные…» [195]
194
Трубецкой В. С. Записки кирасира: Мемуары. М., 1991. С. 27.
195
Трубецкой В. С. Записки кирасира. М., 1991. С. 51.
Встает вопрос: почему до конца XIX в. «резко проведенная грань», отделявшая офицеров от нижних чинов, не воспринималась солдатами и матросами как нечто ненормальное, а в начале ХХ в. начала вызывать острое неприятие, перерастающее в активный протест с их стороны?
Вот что думал об этом капитан 2 ранга царского флота и контрадмирал советского флота В. А. Белли: «Два крупнейших фактора определяли состояние флота в то время: революция 1905 г. и русско-японская война 1904–1905 гг.» По его мнению, во второй половине XIX в., на парусно-паровых кораблях с «ничтожной техникой… взаимоотношения офицеров-дворян и матросов-крестьян были сходны со взаимоотношениями помещиков с крестьянами и отражали картину, общую для всей Российской империи. Хотя в конце XIX и в начале ХХ столетия команды броненосного флота комплектовались уже в значительной степени из промышленных рабочих, все же взаимоотношения между офицерами и матросами оставались прежними. Совершенно очевидно, что в новых условиях на кораблях с обширной и разнообразной техникой это явление было полным анахронизмом, но никто из руководства морского ведомства не обращал на это внимания, и все шло по старинке, как, впрочем, и во всей жизни Российской империи» [196] . В. А. Белли пишет: «Имевшие место революционные выступления на кораблях были тесно связаны с постепенно обостряющимся антагонизмом между офицерами и матросами. До русско-японской войны офицеры имели несомненный авторитет во всех областях военно-морского дела. После тяжелых поражений в эту войну авторитет офицеров как непревзойденных специалистов, упал, оказавшись подлинным мыльным пузырем в глазах подчиненных им команд. То, что я сейчас сказал, не относится, разумеется, ко всем офицерам вообще. Такое мнение было бы совершенно неправильно, глубоко несправедливо… Однако флот был разбит, этого факта снять со счетов было нельзя, и это как нельзя больше дискредитировало корпус морских офицеров вообще. <…> Патриархальность взаимоотношений на кораблях… заменилась взаимной настороженностью, переходившей иногда в явную ненависть. Особенно ясно это можно было заметить со стороны матросов-специалистов из бывших рабочих и по отношению офицеров к этой категории матросов» [197] . «До [русско-японской] войны матросы называли кадет или гардемарин просто “барин” или “барчук”… После 1905 г. такое обращение полностью перестало существовать, уступив место официально установленному обращению “господин гардемарин”. По отношению к кадетам, а иногда и к гардемаринам, просто употреблялось обращение “вы”» [198] .
196
Белли В. А. В российском императорском флоте. С. 147–148.
197
Там же. С. 148–149.
198
Там же. С. 148–149.
После отмены крепостного права начинается рост чувства собственного достоинства среди крестьян и, в особенности, рабочих. До отмены крепостного права дворяне искренне воспринимались массовым сознанием непривилегированных сословий как особая, высшая порода людей. Выслужить офицерский чин, а с ним и дворянство было заветной мечтой солдата и матроса. Особое положение дворян резко подчеркивалось освобождением их от телесных наказаний, от рекрутской повинности, «благородным» обращением между собой и, самое главное, правом владеть крепостными. В результате отмены крепостного права, рекрутчины, телесных наказаний, развития системы образования, а главное, развития капиталистических отношений, дворянство стало терять ореол избранности и притягательность в глазах выходцев из низших сословий. Представление о том, что барин сделан из другого теста, уходит в прошлое.
В армии и на флоте этот процесс был скрыт за внешними формами субординации. Не слишком наблюдательные офицеры продолжали снисходительно-покровительственно смотреть на матроса как на низшее, но, по сути, доброе существо. В то же время для достаточно развитого чувства собственного достоинства матросов становились все более нестерпимыми уставное обращение на ты, унизительные запреты, наподобие запрета посещения Летнего сада, запрета ездить на извозчике, запрета находиться в салоне трамвая, запрета курить на улице, запрета на посещение императорских театров, необходимость есть из общего бачка, становиться во фронт перед генералами и адмиралами и т. д. Осознание полной невозможности самому стать полноправным строевым офицером делало это чувство у матросов еще более сильным.
Проблема изменения отношений между офицерами и матросами не была тайной для проницательных руководителей ведомства. А. А. Ливен, занимавший в 1911–1914 гг. пост начальника Морского Генерального штаба, выпустил книгу, посвященную вопросам обучения и воспитания личного состава. Редко от высокопоставленного офицера того времени можно было услышать столь резкую оценку политического состояния флота: «Наши нижние чины вовсе не в наших руках, и настроение их вполне зависит от политических течений в народных массах. Они тесно связаны с толпой и резко отделены от своих начальников» [199] .
199
Ливен А. А. Дух и дисциплина нашего флота. Б. м., 1908. С. 123.
Некоторые офицеры пытались проводить воздействие на матросов в форме произнесения речей перед строем. По словам В. А. Белли, имел к этому склонность, например, контр-адмирал И. Ф. Бострем. Однако адмиралу, «да, пожалуй, и не ему одному, не приходило в голову, что на шканцах находится далеко не вся команда, что революционно настроенные матросы вместо шканец давно ушли во внутренние помещения, а в первых рядах на шканцах стоят боцмана, фельдфебеля, старшины… Бодрые ответы на приветствия и пожелания командующего отрядом исходили от этой категории людей, а отнюдь не от всей массы матросов» [200] . Можно добавить, что традиционные формы воздействия офицеров на команду складывались во времена парусного флота, когда все обитаемые внутренние помещения корабля (батарейные палубы и кубрик) были практически лишены переборок и сравнительно легко обозримы, верхняя палуба, без надстроек, хорошо просматривалась. При этом вся жизнь парусного корабля сосредоточивалась именно на верхней палубе. Поэтому командир корабля и офицеры могли легко увидеть перед собой всю массу матросов, почувствовать их настроения, а значит, и повлиять на них. Когда же матросы начали «растекаться» по закоулкам стального корабля рубежа XIX – ХХ вв., они выпали из поля зрения офицеров и даже унтер-офицеров. Сложившаяся в парусные времена ротная организация команды стала мешать эффективному контролю над матросами со стороны командного состава. В начале XX в. в отечественном флоте матросы крупного корабля делились на несколько строевых рот, которыми командовали строевые офицеры. Так как роты должны были быть примерно одинаковыми по численности, в одну роту неизбежно попадали матросы разных специальностей, несшие службу в разных местах корабля. Вместе рота собиралась только при построениях и при весьма маловероятной операции – высадке десанта. Естественно, что строевые офицеры хорошо знали только тех матросов своей роты, с которыми они находились на боевых постах. Инженеры-механики не имели строевых обязанностей, не командовали подразделениями рот и представляли как бы группу консультантов при основном командном составе.
200
Белли В. А. В российском императорском флоте. С. 121.