Флотская богиня

Каким-то образом война все же пощадила эту дворянскую усадьбу, и древний графский особняк вставал теперь между тремя снарядными воронками и стволами поваленных деревьев, словно фрагмент растерзанных декораций. Да и германские солдаты суетились во время расчистки старинного парка, словно рабочие сцены, кому велено как можно скорее вернуть этому помещичьему гнезду былой аристократический лоск и романтическую мечтательность.

Приказав шарфюреру СС Лансбергу остановить их

агитационную «фюрер-пропаганд-машинен» на пологом прибрежном склоне, барон фон Штубер вышел из кабины и, поднявшись на ближайший холм, несколько минут провел там, осматривая широкую, окаймленную гранитными скалами и валунами излучину реки.

Понтонный мост был наведен метрах в двухстах ниже по течению Южного Буга. Стоя на возвышении, оберштурмфюрер с полководческим величием наблюдал за тем, как все новые и новые подразделения вермахта в марш-броске переправляяются на левый, низинный берег, чтобы тут же, рота за ротой, раствориться между подернутыми дымкой степными курганами.

«Итак, еще одна великая славянская река…» — воинственно вскинул подбородок эсэсовец. В эти минуты он чувствовал себя военачальником, по взмаху руки которого целые легионы бросаются в бурлящие воды пограничных рек, и не видел впереди силы, встающей препятствием на его пути к тем землям: «Русским не удалось остановить нас на Южном Буге и вряд ли удастся остановить на Днепре. Судя по всему, настоящее сражение развернется только на берегах Волги, где русские будут сражаться, как на последнем рубеже».

— Как, и вы здесь, барон фон Штубер?! Вот уж не ожидал!

Оберштурмфюрер не заметил, как одна из проходивших мимо машин, свернув в сторону поместья, остановилась у подножия холма. А зря.

— В конечном итоге все мы, господин штурмбаннфюрер [1] , движемся в одном направлении — на восток, — напомнил он Фридриху фон Роттенбергу, еще недавно возглавлявшему отдел гестапо, расквартированный в Подольске и действовавший теперь в ближайших тылах группы армий «Юг» на Днестре.

— И путь наш, — речитативно продолжил его мысль фон Роттенберг, — пролегает нынче от одной великой славянской реки к другой!

— Но Южный Буг — река особенная. Можно сказать, знаковая. В течение многих столетий она оставалась пограничной между Едисанской ордой [2] — вассалом Крымского ханства, а значит, и Турции — и землями славян.

— Не усердствуйте, барон, — небрежно обронил Роттенберг, всматриваясь в казачий берег сквозь цейссовские стекла бинокля. — Нам и так известно, что вы считаетесь лучшим специалистом по России во всей группе армий «Юг». Некоторые ученые мужи в Берлине уже называют вас «Великим психологом войны».

— И все же мы с вами, по существу, стоим сейчас, — словно бы не расслышал его слов оберштурмфюрер СС, — на стыке трех империй: Польской, Российской и Турецкой. Некогда, само собой, могучих…

— Спасибо за экскурс в историю. Только вот что я вам скажу, барон: мы для того и пришли на эти берега, чтобы впредь никто и никогда не вспоминал об империях, давно ставших историческими призраками.

— Но пока что мы обязаны знать историю тех земель, которые намереваемся…

— Вы слышите меня, барон?! — прервал его разъяснения офицер гестапо и, опустив бинокль, яростно, «под фюрера», отжестикулировал. — Впредь никто и никогда не должен слышать об этих призрачных империях, их призрачных вождях и не менее призрачных народах!

— В моем лице, господин фон Роттенберг, человечество пока признает самого фанатичного последователя девиза Тамерлана: «Один мир — один правитель!».

— Вот это уже ближе к нашей идеологии. Если только под «единым правителем единого мира» вы имеете в виду не себя.

— Увы, пока что — не себя, — сдержанно и высокомерно, в английской манере, улыбнулся барон.

— Насколько мне известно, на сегодняшний день в армейском журнале опубликовано всего лишь одно ваше научное определение, — слово «научное» штурмбаннфюрер гестапо произнес с неприкрытой иронией. — Уж не помню, какое именно. Зато помню, что само изыскание именуется «Методы психологической обработки населения на освобожденных от коммунистов территориях». Когда это вы успели набраться опыта психологической обработки покоренного населения настолько, что стали поучать других?

— Скорее, делиться размышлениями и прогнозами. Или предсказаниями. Как вам будет угодно.

— Но война только началась. Создается впечатление, что написана она еще до того, как наши войска…

— Естественно, «до того». В этом-то и вся ее ценность. Наши офицеры, особенно те, кто связан с СД, гестапо и полевой жандармерией, должны были получить хоть какие-то навыки работы с населением. Что же касается итоговых исследований, то, как и полагается, они появятся после окончательного покорения России.

Выслушав аргументы оберштурмфюрера, фон Роттенберг слегка растерялся: позиция сопоставления времени нападения на Россию и написания статьи, которую он считал стопроцентно проигрышной для барона, неожиданно оказалась в системе его доводов чуть ли не основным стимулом для исследований.

— В общем-то, в какой-то степени, вы правы… Но мне жаль ваших усилий. А знаете почему? Да потому что очень скоро население этой Славянии напрочь забудет о коммунистических наставлениях, как о кошмарном бреде. Точнее, забудут те, кому все еще позволено будет это население олицетворять. Так что сочувствую по поводу изначальной ненадобности ваших трудов, господин «Великий психолог великой войны».

— Как знать, как знать… — задумчиво парировал барон, придавая выражению своего лица некую прорицательскую загадочность.

— Предаваться подобным сомнениям в разговоре с офицером гестапо… — озадаченно повел подбородком штурмбаннфюрер. — Это небезопасно даже для диверсанта.

— Дело не в реакции офицеров гестапо, — жестко парировал барон, — а в том, что в ближайшие годы спрос на методические разработки, подобные моей, только усилится.

— И на просторах Германии — тоже? Опасное предположение.