Флотская богиня
Шрифт:
— А кто утверждает, что идиот здесь он?
— Что ты предлагаешь?
— Если речь вести о тебе, майор, то совет только один — застрелиться. Но обязательно из пистолета этого энкавэдиста. Доставь ему такое удовольствие.
Дмитрий осторожно опустил плечи Вегерова на валун, и умоляюще взглянул на Анну:
— Почему ты так агрессивна?
— Разве существует иной способ привести тебя в чувство? Если существует, подскажи его.
— Но ты же понимаешь, что я не могу бросить раненого офицера на произвол судьбы, не оказав помощи. Это же настоящее предательство.
— Тогда, как следует именовать обе попытки этого негодяя застрелить тебя? А заодно — и меня…
— Нам бы с Вегеровым надо было кое в каких вопросах разобраться и тогда…
— Самое время разбираться! Пожалуйте за стол переговоров, господа офицеры.
— Нам действительно нужно кое в чем разобраться, но сама видишь, в каком он состоянии…
— Что вы, майор, блеете, как ритуальный барашек: «разобраться», «он в таком состоянии…»? Пока что мне только одно понятно: вам не следовало подходить сюда, — процедила Жерми. — Не следовало — вот в чем ваш просчет. Мы бы тогда со старшим лейтенантом как-нибудь сами… разобрались. Без слабонервных.
— Еще бы! Все тот же «поцелуй Изиды» перед «выстрелом милосердия»?
— «Выстрела милосердия» он как раз и не достоин. Вегеров не зря говорил о ненависти и тридцать седьмом годе. Сам как-то хвастался во хмелю, что в тридцатые сначала командовал расстрельной командой на каком-то закрытом полигоне, где осуществлялись массовые казни и захоронения политических, а затем служил в особом отделе лагеря политзаключенных.
— Я этого не знал, хотя и замечал: речь у него какая-то слишком «приблатненная». Конечно, не он один во всем этом повинен.
— Судя по словам этого мерзавца, он ненавидел и тех, с кем служил, и тех, кого по долгу службы расстреливал, — непонятно только во имя чего. Разве что во имя пролетарского истребления.
— Да! Служил я! Служил. И стрелял, сколько обстоятельства позволяли, — вновь заговорил Вегеров. — Я все слышу. Порой теряю сознание, но… Словом, пристрели меня, стерва, — и дело с концом. Слишком уж долго приговор зачитываешь.
— Это ты сделаешь сам, — поднял его пистолет Дмитрий, чтобы вложить ему в руку.
Старший лейтенант даже протянул было ладонь, чтобы принять оружие, но Анна с силой вырвала его у майора и швырнула в речку.
— Так о «выстреле милосердия» не просят, Вегеров, — молвила она. — И вообще его еще нужно заслужить. А такой гнус, как ты, должен оставлять этот мир в тяжких муках искупления, — она презрительно осмотрела обоих энкавэдистов и зашагала по склону наверх.
На подходе к машине Анна встретила Серафиму и шофера, которые решили выяснить, что там, внизу у речки, на самом деле происходит.
— Назад! — решительно скомандовала она им. — Это зрелище не для вас. Майор сейчас появится, — и, обхватив их за плечи, увлекла за собой.
Не прошло и десяти минут, как у машины возник Гайдук. Серафима и шофер уже сидели на своих местах. Жерми широкой мужской походкой измеряла лужок, где они ждали майора, правда, в отличие от водителя и Серафимы она еще и напряженно ожидала выстрела, но его так и не последовало.
«Слизняк, — проворчала про себя Жерми. — Он все еще считает, что в войне позволительно запятнать себя только вражеской кровью… Вопрос в том, чью кровь считать таковой. Сквозь Гражданскую войну тоже кое-кто пытался пройти в парадных белых перчатках, да-с… Увы, господа, не получилось…»
— Старший лейтенант умер, — мрачно, не поднимая глаз, сообщил майор, появляясь на гребне, отделяющем равнину от мыса. — Личные документы изъяты, — он похлопал по ладони маленькими книжицами. — Оружие утеряно.
— Какая жалость! — саркастически ухмыльнулась Анна. — Столько времени потрачено вами, майор, ради спасения еще одного доблестного воина. Но если, — едва слышно добавила она, — в конце концов он все-таки выживет, я вам не завидую.
— Не выживет, — отрубил Гайдук. — Слишком большая потеря крови.
— А мне бы хотелось, чтобы выжил. Пусть бы его возвращение в строй и вся дальнейшая месть послужили вам простым солдатским уроком: «Если в руках у тебя оружие — сражайся! Причем со всяким, кто намеревается загнать тебя в могилу».
3
Единственным лучиком света в кроваво-трупном царстве госпиталя стало для Евдокимки неожиданное появление в нем подполковника Гребенина.
При всей своей чудовищной усталости и нервном истощении, что уже трудно было скрывать, начальник штаба все еще держался молодцевато: укороченная, хорошо приталенная шинель, до блеска надраенные сапоги, фуражка со слегка подрезанным на «белогвардейский манер» козырьком; молодящая, с тщательно подведенным затылком, стрижка. И как же все это дополняло, в глазах влюбленной Евдокимки, благородство осанки, почти античную красоту его лица! Знал бы подполковник, как тщательно старалась девушка сохранить в своей памяти его лик, как мечтала когда-нибудь заполучить фотографию!
Кавалерийский полк, где служил Гребенин, имел большие потери. Его отвели с передовой и, расквартировав в соседней Возрадовке, спешно пополняли теперь людьми, лошадьми и особенно вооружением, реорганизовывая при этом в резервный стрелковый полк. За пополнением начальник штаба как раз и прибыл в Томаковку.
— Это ничего, что уже в который раз я появляюсь рядом с вами? — извиняющимся тоном спросил подполковник, когда начальник госпиталя позволил Гайдук отлучиться на час из палаты, где она дежурила.
Вместе с Корневой и еще одной медсестрой, Евдокимка квартировала в спрятавшемся посреди старого сада большом доме. В саду, отделявшемся от просторного больничного двора лужайкой с родничком и миниатюрным озерцом посредине, эти двое и спрятались от любопытствующих глаз.
— Наоборот, плохо, что вы слишком редко появляетесь, — потупив глаза, но в то же время довольно решительно, ответила девушка.
— То есть тебе хочется, чтобы…
— Ну, конечно же хотелось бы! — решительно молвила Евдокимка, даже не дослушав подполковника.