Флотская богиня
Шрифт:
— Наверное, она писала тебе, да только почта сейчас вон как работает, — попыталась успокоить отца и себя Евдокимка. — Десятки тысяч людей одновременно с мест срываются, — и тут же представила Веру — старшую подругу, наставницу и самого надежного человека в госпитале.
Здороваясь, Вера, со странной для Евдокимки преданностью, посмотрела в глаза старшему лейтенанту. Она, кажется, даже задержала на какое-то время его руку.
— Вы уж тут присмотрите за моей Степной Воительницей, — попросил ее отец. — Помогите, в чем сможете.
— Именно этим я и занимаюсь с первого часа знакомства с вашей дочерью, товарищ старший лейтенант. Она
— Она и в самом деле удивительный человечек, — расчувствовавшись, согласился с ней Николай Гайдук и, достав из прикрепленного к седлу подсумка небольшой сверток, вручил его Евдокимке. — Потом развернешь, потом, — стыдливо как-то попросил он, попридержав одной рукой руку дочери, а другой — снова прикасаясь к руке Корневой. — А мне пора. Наш полк только что переформировали и превратили в обычный пехотный. Стрелковый то есть. И я уже не полковой ветеринар, а командир роты!
— Это куда опаснее, — сочувственно покачала головой Евдокимка.
— Ничего, — растерянно улыбнулся отец. — Я вообще не обращал бы внимания на ужасы войны, если бы ни ежедневный страх по поводу твоей судьбы. Ложусь спать, поднимаюсь, иду в бой или пережидаю артобстрел — всегда с одной и той же мыслью: «Господи, только бы она уцелела!» Это невероятно тяжко осознавать, что дочь твоя — тоже на фронте.
— Считаете: осознавать, что она оказалась в немецком тылу, на оккупированной территории, было бы легче? — как можно деликатнее напомнила ему Корнева.
— Ты права, — не осталось незамеченным, как быстро отец перешел в обращении с Корневой на «ты». — Это было бы еще тягостнее, а главное, безысходнее.
— Наверное, жалеешь, что оказался вне своего ветеринарного поприща? — спросила Евдокимка, только бы как-то увести отца от разговора о себе.
— Да нет, просто однажды я понял, что во мне гибнет настоящий солдат, и сам попросился на передовую. Поначалу в штабе отказались рассматривать мою просьбу, слишком уж нужны были ветеринары. А затем вызвали и сказали: «Принимай роту, ветеринар. Нам вон людей добивать после боя приходится, а ты тут своих лошадей лечить собрался». Такая вот философия войны, — разволновавшись, он не сразу попал ногой в стремя, да и садился в седло без гусарской лихости — очевидно, сказывались возраст и отсутствие кавалерийского опыта.
— А как же теперь твоя кандидатская диссертация? — подалась к нему Евдокимка.
Едва спросив, дочь испугалась возможной неуместности сказанного. Она задала этот вопрос только для того, чтобы еще хоть на несколько мгновений задержать отца. К тому же Евдокимка помнила, что в последние месяцы до войны отец только и говорил что о своей диссертации по ветеринарной хирургии. Ради нее, сразу же после окончания заочного отделения сельхозинститута, он тут же поступил в аспирантуру.
Другое дело, что мать устремлений его не одобряла. Поездки на институтские сессии она еще кое-как терпела, хотя явно ревновала и к однокурсницам, и к преподавателям, и к самой столице. А вот увлечение кандидатской властная Серафима Акимовна считала непозволительным излишеством. Тем более что саму Серафиму собирались назначить заведующей районным отделом образования. И наверняка назначили бы, если бы в ход событий не вмешалась война.
— Скажи, пожалуйста, кому нужна диссертация о том, как дорезать больных лошадей?! — Серафима не считала необходимым сдерживать свой саркастический гнев.
— Сколько раз тебе объяснять, что научная работа моя — не о «дорезании больных лошадей»? Она — о хирургических методах их лечения. Ведь существуют же породистые кони, которых спасают всеми возможными методами; им проделывают сложнейшие операции. Неужели ты, женщина, считающая себя женой ветеринара, до сих пор не способна уловить различия в этих понятиях?
— А кто тебе сказал, что я считаю себя женой ветеринара? В мыслях ничего подобного не держала!
— А чьей же тогда… женой?
— Это не я должна считать себя женой ветеринара. Это ты, жалкий резник, должен считать себя мужем педагога, директора ведущей городской школы! А касательно твоей научной работы скажу без обиняков: каждому сельскому конюху известно, что, когда лошадь серьезно заболела, ее дорезают! — стояла на своем Серафима Акимовна. Как директор школы, она профессионально не способна была допустить, чтобы ее мнение кто-либо оспорил или подвергнул сомнениям. — А коли так, то при чем здесь научная работа? При чем твоя кандидатская диссертация?!
Несколько раз Евдокимка даже пыталась вмешиваться в их «диссертационные конфликты», но всякий раз получалось это неумело, а главное, приводило к нулевому результату. Серафима Акимовна пребывала в уверенности, что карьеру в их семье способна делать только она, поскольку это карьера, достойная их семьи.
Порой Евдокимке казалось, что день, когда отец сумеет защитить диссертацию, станет для его супруги самым черным днем и самым последним в их совместной жизни. К тому же для Евдокимки, как и для ее отца, уже не оставалось секретом, что Серафима Акимовна увлеклась двоюродным братом своего мужа. Причем настолько, что однажды Николай не выдержал и в присутствии дочери обронил: «Если ты решишь развестись, чтобы стать женой Дмитрия Гайдука, я возражать не стану. Такой шаг оказался бы спасительным для всех троих». Евдокимка ожидала, что мать высмеет его, но вместо этого услышала: «Только бы Дмитрий согласился, только бы поманил…» После этой словесной стычки девушка несколько дней прожила в состоянии шока.
Насколько все в отношениях родителей оказалось запущенным, дочь обнаружила через несколько дней — после того, как отец сумел-таки пройти через последний «кандидатский» экзамен. Вернувшись из города, он сразу же признался Евдокимке — ей, а не матери, — что уже получил приглашение поработать на кафедре академии. Правда, возникала проблема жилья, поскольку предоставить ему могли пока только комнату в общежитии.
— Вот пусть он эту комнату в общежитии сам и осваивает, ветеринар несчастный, — в сердцах выпалила мать, узнав о новости уже из уст Евдокимки. — Потому как нога моя туда не ступит.
— Знаешь, — сказала ей тогда Евдокимка, — порой мне кажется, что ты стыдишься профессии отца. Хотя как ветеринара его все уважают.
— А тебе не кажется! — осталась верной своей категоричности и безапелляционности Серафима. — Она бесит меня. И ветеринару нашему это хорошо известно.
— Но почему бесит? Профессия как профессия.
— Потому что еще в то время, когда он поступал в зооветеринарный техникум, я умоляла его не делать этого, а идти в медицинское училище, чтобы со временем стать нормальным, человеческим, а не скотским, хирургом. И когда он поступал в сельхозакадемию, тоже просила не делать этого. У него была возможность учиться в обычном медицинском институте. А теперь я готова выцарапать глаза каждому, кто посмеет бросить мне вслед: «Ветеринарша»!