Флоузы
Шрифт:
В этой воинственной обстановке, которую завершали горевшее в очаге сильное яркое пламя и курившийся под потолком дым, старый Флоуз и решил ознакомить всех с содержанием своего нового завещания. За огромным дубовым столом напротив него сидели самые близкие и предположительно самые дорогие ему люди: Локхарт, миссис Флоуз, пребывавшая в восторженной эйфории Джессика, адвокат Балстрод, которому предстояло зачитать завещание, два фермера-арендатора, которые должны были засвидетельствовать акт его подписания, и доктор Мэгрю, который должен был подтвердить, что — как и сказано в завещании — мистер Флоуз действительно находился в здравом рассудке.
— Церемония должна проводиться с самым жестким соблюдением всех норм закона и правил процедуры, — предупредил старый Флоуз. Так она и проходила. Он вполне мог бы добавить, что великий, но преждевременно скончавшийся Томас Карлайл всей силой своего риторического таланта поддержал бы —
— Вы собрались здесь сегодня, — обратился он к сидящим за столом, задрав фалды своего фрака и повернувшись спиной к огню, — для того, чтобы выслушать последнюю волю и завещание Эдвина Тиндейла Флоуза; единожды овдовевшего и дважды женатого; отца скончавшейся и отчасти горько оплакиваемой Клариссы Ричардсон Флоуз; деда ее внебрачного сына, Локхарта Флоуза, отец которого неизвестен и которого я не по благородному порыву моей души, но руководствуясь только практическими соображениями здравого рассудка — во все времена отличавшего род Флоузов как главная врожденная и неоспоримая черта нашей семьи, — признаю моим наследником по мужской линии. Суть и значение всего только что сказанного мной — не в обращении к предметам низменным и грубым; я хочу пропеть вам о высоком и величественном, если допустимо назвать песней то, о чем в своих мечтах и воспоминаниях грезят старики как о возможном, но не сбывшемся; а я старик и уже близок к смерти.
Он остановился перевести дыхание; в этот момент миссис Флоуз беспокойно поерзала на стуле. Старик оглядел ее горящим и хищным взглядом.
— Да, корчитесь, мадам, и извивайтесь, подобно червяку, для этого у вас есть все причины; вам тоже предстоит впасть скоро в старческий маразм; смерть уж зовет своим костлявым пальцем, и ей повиноваться мы должны; мы все уйдем, уйдем неотвратимо в забвенье черное. Определенность эта сильнее всех других; она одна лишь звездою путеводною сияет на небосводе опыта людского; все остальное смутно, преходяще, порядка лишено; и если хотим определиться в жизни бренной — кто мы, и где мы есть, — то свой секстант должны направить на эту путеводную звезду, звезду небытия и смерти. Сейчас, когда мне уже девяносто, я вижу ее ближе; лучше различаю ее кристально черное сиянье. Так мы движемся к могиле той колеей, что уготована нам мыслями, делами нашими, а также характером, что дан нам при рожденьи и которым влекомы мы по жизни, но который несовершенствами своими — и без цели — дарует нам ту малую свободу, что одна лишь составляет суть человека. Да, мы таковы. Животному неведома свобода; только человеку дано ее познать, и то лишь благодаря несовершенству генов, таинствам химии. Все же остальное предписано нам при рожденьи. Подобно паровозу, несем в себе огонь, накапливаем пар, растим в себе мы силы — все для того, чтобы пройти к концу путем предписанным. К тому концу, что ждет нас всех. Полускелет стоит сейчас пред вами; лишь остатки духа связуют с жизнью старческие мощи и этот череп. Уж скоро пергаментная плоть моя рассыплется; дух выйдет вон; что станется тогда с моей душою? Заснет ли, или ж нет? Не ведаю ответа и не смогу узнать, докуда смерть не скажет, да иль нет. Но, сказав все это, я вовсе не хочу списать себя со счетов. Вот я здесь, живой, тут, в этом зале, где вы все собрались, чтоб волю выслушать мою. Впрочем — волю? Мою? Сколь странны это слово, эта воля, идущие от мертвых, когда дела решаются уж теми, кого оставили они после себя. Их воля… желанье только лишь, предположенье, которым, может быть, не суждено и сбыться. Но я предупрежу возможность эту, представив вам сейчас свою, во всех значеньях слова, волю — ту, в которой изложил я условия. Вы их услышите сейчас, а там решите — принимать ли завещанное мною вам богатство, или ж отказаться от платы за него.
Старик сделал паузу и внимательно всмотрелся в их лица, прежде чем стал продолжать дальше.
— Вас интересует, что я высматривал? — спросил он. — Я искал хоть искру вызова, неповиновения в ваших глазах. Хотя бы только искру, всего одну, которая бы означала, что этого полумертвеца посылают к черту. Туда, можно было бы сделать вывод, куда, по иронии судьбы, я скорее всего и должен попасть. Но я не увидел такой искры: жадность задула свечи вашего мужества. Вот вы, мадам, — он указал пальцем на миссис Флоуз, — у взгромоздившегося на анчар голодного стервятника больше терпения, чем у вас, когда вы ерзаете по этой скамейке, хотя и сидите на ней куда прочнее.
Он снова остановился, но миссис Флоуз промолчала. Ее маленькие глазки сузились еще больше, одновременно и, излучая ненависть,
— Так что ж, ничто не понуждает вас дать ответ? А впрочем, я знаю ваши мысли; вперед несется время; сердечный метроном отсчитывает медленней удары; уж скоро завершится — возможно, раньше, чем бы мне хотелось, — песнь погребальная моя. И вид моей могилы вам удовлетворенье даст. Но позвольте предвосхитить, мадам, мне эти ваши радости. Сейчас же, внебрачный Флоуз, к тебе я обращаюсь: способен ли ты бросить вызов, или образованье прожужжало уши, лишив уменья защитить себя?
— Пошел ты к черту, — ответил Локхарт. Старик улыбнулся:
— Что ж, это уже лучше, но все равно с чужой подсказки. Я научил тебя, а ты повиновался. Есть, однако, испытанье посильнее. — С этими словами старый Флоуз повернулся к стене, снял с нее боевой топор и протянул его Локхарту.
— Возьми, ублюдок, — сказал он. — Держи топор.
Локхарт встал и взял.
— У древних скандинавов был обычай: стариков лишали головы посредством топора, — продолжал Флоуз. — То был обязан сделать старший сын. Но у меня лишь ты, родившийся в канаве внебрачный внук. Возьми же на себя ответственность и бремя и соверши сей акт…
— Нет! — закричала Джессика, вскакивая со стула и выхватывая у Локхарта топор. — Я не позволю! У вас нет права подвергать его такому искушению.
Старик захлопал в ладони:
— Браво! Вот так намного лучше. У сучки характер посильнее, чем у пса. Пусть самую лишь малость, но посильней — и есть. Салютую ему. Мистер Балстрод, прочтите завещание. — В изнеможении от собственной риторики, старый Флоуз сел. Адвокат Балстрод театрально поднялся и развернул завещание.
«Я, Эдвин Тиндейл Флоуз, находясь в здравом уме и в слабом состоянии здоровья, достаточном, однако для того, чтобы поддерживать ясность моего рассудка, настоящим актом оставляю после себя в качестве своего наследства и завещаю все принадлежащее мне движимое и недвижимое имущество, всю собственность и все мои земли жене моей, миссис Синтии Флоуз, которая получает право владеть, пользоваться и распоряжаться всем поименованным вплоть до того момента, пока собственная смерть не заставит ее покинуть это место, определяемое мною как круг радиусом в одну милю с центром во Флоуз-Холле, и на том условии, что она не продаст, не сдаст в залог, в заклад, в аренду или же во временное пользование ни все передаваемое ей таким образом по наследству имущество, ни какую бы то ни было часть его, и что она не будет каким бы то ни было образом усовершенствовать, изменять, дополнять или перестраивать любую часть наследуемой ею указанной собственности, земли, строений и дома, но будет существовать только на поступающий от них доход, в знак согласия с чем она подписывает завещание как договор, предполагающий безусловное выполнение его положений».
Балстрод положил текст завещания на стол и посмотрел на миссис Флоуз.
— Вы согласны это подписать? — спросил он, однако миссис Флоуз захлестнули эмоции. В конце концов, старик все-таки сдержал свое слово. Он оставлял ей все свое имение, целиком и полностью. Если учесть, что ее только что сравнивали со стервятником, то нетрудно понять, почему столь благородный поступок начисто лишил ее способности все тщательно взвешивать и просчитывать. Ей нужно было время на обдумывание, но такого времени у нее не было.
— Подписывайте, мадам, или завещание полностью теряет силу и будет аннулировано в той его части, которая относится к вам, — сказал старый Флоуз.
Миссис Флоуз взяла ручку и расписалась, два фермера-арендатора засвидетельствовали этот факт.
— Продолжайте, мистер Балстрод, — голосом, который можно было бы назвать почти веселым, сказал Флоуз, и адвокат начал читать завещание дальше.
«Моему внуку Локхарту Флоузу я не оставляю ничего, кроме своего имени, до тех пор и пока он не представит в физической форме персону своего фактического отца, отцовство которого по отношению к Локхарту должно быть достоверно установлено и доказано, поручительством чему должно стать заявление о том моего поверенного мистера Балстрода или его преемников, и о чем должны быть составлены и подписаны письменные показания под присягой, после чего указанный отец должен быть порот указанным Локхартом до тех пор, пока жизнь его не повиснет на ниточке. В случае, если изложенные выше условия доказательства отцовства будут полностью выполнены, то изложенные ранее положения завещания в части, касающейся моей жены Синтии Флоуз и скрепленные ею собственноручной и добровольно данной подписью, автоматически становятся недействительными, и имение, земля, строения на пей и прочая собственность целиком и полностью переходят к моему внуку Локхарту Флоузу в его полное владение и распоряжение. Своему слуге Дональду Робсону Додду я завещаю право пожизненного пользования моим домом и прошу его кормить и поить собак и лошадей вплоть до его или их кончины».