Флоузы
Шрифт:
Необходимости в ответе опять-таки не было. Все факты, сообщенные Фескью, соответствовали действительности: адвокат узнал обо всем этом от Локхарта, а тот, в свою очередь, — от Джессики.
— Так что, — продолжал Фескью, — без вашего разрешения мистер Флоуз не смог бы заявить под присягой, что, когда вы пригласили его к себе в дом, вы сделали это исключительно по собственной воле и с намерением соблазнить его, а не сумев добиться этой цели, вы, преднамеренно и заранее обдумав свои преступные намерения, попытались разрушить его брак, репутацию и лишить его средств к существованию, изобразив его в вашем романе как вора, извращенца и убийцу. Так все это или не так?
— Нет, — закричала мисс Голдринг, — не так! Я никогда не приглашала его к себе. Я никогда… — Она запнулась, и это означало катастрофу. У нее в постели побывало немало молодых людей, но…
— У меня больше нет вопросов к свидетельнице, — сказал мистер Фескью и сел.
В своем заключительном слове судья Пламмери подтвердил свою репутацию человека резкого и беспристрастного. Представленные в суде доказательства и поведение мисс Голдринг как на скамье свидетелей, так и вне ее не оставили у судьи сомнений
Вечером того дня, когда судья огласил свое решение, в конторе «Гиблинг и Гиблинг» был праздник.
— Миллион фунтов плюс судебные издержки! Целый миллион! Самая большая компенсация, которая когда-либо присуждалась по делам о клевете. И с судебными издержками! Боже правый, пусть бы они еще обжаловали это решение! Только бы они его обжаловали! — радовался Гиблинг-старший.
Но мисс Голдринг не собиралась ничего обжаловать. Компания, страховавшая коммерческие операции Шортстэда, связалась с ним немедленно после объявления решения суда и предупредила, что намерена предъявить ему и мисс Голдринг встречный иск на всю сумму, какую им придется выложить, до последнего пенни.
Локхарт и Джессика, сидя дома на Сэндикот-Кресчент, ни на секунду не усомнились в своей правоте.
— Какая мерзкая баба! — сказала Джессика. — И подумать только, что когда-то я любила ее книжки. А в них, оказывается, одна ложь.
Локхарт кивнул, соглашаясь.
— Теперь мы можем начать продавать дома, — сказал он. — После всего этого скандала мы не можем оставаться жить в этом районе.
На следующий день вдоль домов по Сэндикот-Кресчент стали ставить щиты со словами: «Продается», а Локхарт, почувствовав себя в финансовой безопасности, решил вскрыть те письма, что отдала ему мисс Дейнтри.
Глава шестнадцатая
Он распечатывал эти письма, соблюдая приличествующий столь важному событию церемониал, и смутно понимая, что искушает тем самым судьбу. «Бумага и чернила не принесут тебе добра», — нагадала ему старая цыганка. Правда, в случае с романом мисс Голдринг ее предсказание не оправдалось. Но, снова и снова возвращаясь к ее словам, Локхарт каким-то образом чувствовал, что, скорее всего, они относятся именно к письмам, которые кто-то писал его уже умершей тогда матери. К письмам, а не к чему-либо иному. Не случайно же он получил их от мисс Дейнтри в тот же самый день и даже час, когда выслушивал и гадание цыганки: Локхарт считал, что здесь было нечто большее, нежели случайное совпадение. Ему было бы весьма трудно объяснить, почему так происходит, но где-то в глубинах его сознания таились еще остатки тех суеверий, в которые верили его далекие предки в те времена, когда предупреждения, полученные от цыганок, воспринимались более чем серьезно. К тому же цыганка оказалась права в других ее предсказаниях. Смерти произошли, — правда, их оказалось гораздо больше, чем три, о которых она говорила. Совершенно точно сбылось ее предсказание в отношении пустой могилы. Останкам покойной миссис Симплон не нужна была уже никакая могила. А слова цыганки о повешенном на дереве — что они могли означать? Полицейский инспектор, конечно, болтался на дереве, но не в том трагическом смысле, о котором явно говорила старуха. И наконец, она что-то упоминала о даре самого Локхарта. «Пока ты не обратишься вновь к своему дару». Возможно, эти слова следовало отнести к тому миллиону, что они получили как возмещение ущерба, нанесенного клеветой? Но Локхарт сомневался в этом. Цыганка имела в виду какой-то иной дар, не деньги.
Тем не менее Локхарт набрался мужества и вскрыл все письма, одно за другим, начав с того, что было датировано годом его рождения и пришло из Южной Африки, и кончив самым последним, присланным из Аризоны в 1964 году. Автору писем пришлось немало попутешествовать за свою жизнь, и Локхарт вскоре понял причину этого. Гросвенор К. Боскомб был инженером-бурильщиком, и работа кидала его в разные уголки земного шара в поисках драгоценных металлов, нефти, газа, угля — всего того, что Земля тысячелетиями пыталась сокрыть поглубже и что современная наука и техника позволяли открыть. Мисс Дейнтри была права. Возможно, в своей профессии он добился немалых успехов. В последнем своем письме — том самом, что было отправлено из Аризоны и в котором он сообщал о своей предстоящей женитьбе на мисс Фейбе Таррент, — он упоминал также, что нашел очень богатое газовое месторождение. Но каких бы высот ни достиг он в горно-инженерном деле, писать письма Гросвенор К. Боскомб совершенно не умел. В них не было ни тени той страсти или хотя бы тех чувств, которые ожидал встретить Локхарт. Не было в них и ни малейшего намека на то, что позволило бы заподозрить автора этих писем в его отцовстве. Мистер Боскомб писал исключительно о трудностях, с которыми связана его профессия, и об одолевавшей его скуке. В письмах, разделенных между собой годами, он в совершенно одинаковых выражениях описывал закаты солнца в пустынях Намибии, Саудовской Аравии, Ливии или же в Сахаре. По мере чтения писем Локхарт как бы сам торил путь! через все крупнейшие пустыни мира. Этот и без того непростой процесс еще более затрудняла неспособность Боскомба правильно — или хотя бы одинаково — писать любое слово, в котором было больше четырех слогов.
Прочтя все письма, Локхарт позволил посмотреть их и Джессике.
— Похоже, у него была не слишком интересная жизнь, — сказала та. — Все, о чем он пишет, — это пустыни, закаты и собаки.
— Собаки? — удивился Локхарт. — Я этого как-то не заметил.
— Да вот, в конце каждого письма. «Пере дай маи приветы сваму атцу и сабакам рат был са фсеми вами познакомица Всигда твой Грос». И вот тут еще он пишет о том, что «ошень лупит сабак».
— Ну что ж, это приятно, если он любит собак, — сказал Локхарт. — Если бы он на самом деле оказался моим отцом, у нас было бы хоть что-то общее. Закаты меня никогда особенно не интересовали. Вот собаки — это иной коленкор.
Как бы соглашаясь с последними словами, на ковре перед огнем умиротворенно похрапывал бультерьер, принадлежавший раньше полковнику Финч-Поттеру. Подобранный Локхартом, он, в отличие от своего бывшего владельца, легко пришел в себя после пережитой ночи страстей. И пока полковник вел юридические бои, писал своему депутату парламента, требуя, чтобы его выпустили из психиатрической больницы, его собака с удовольствием освоилась в новом доме. Локхарт относился к нему с благодарностью. Бультерьер сыграл крайне ответственную роль в освобождении Сэндикот-Кресчент от нежеланных жильцов, и теперь Локхарт окрестил его Вышибалой.
— Думаю, мы всегда сможем заманить этого Боскомба сюда, предложив ему какую-нибудь сверхъестественную собаку с прекрасной родословной, — подумал вслух Локхарт.
— А зачем тебе надо заманивать его сюда? — спросила Джессика. — С теми деньгами, что у нас теперь есть, мы можем позволить себе самим слетать к нему в Америку.
— Даже за все эти деньги я не смогу купить себе свидетельство о рождении, а без этого мне не дадут паспорт, — ответил Локхарт, который не забыл, как в конторе службы социального страхования его убеждали в том, что он не существует. А кроме того, он еще собирался воспользоваться теми преимуществами, которые давало его официальное положение, в других целях. Коль скоро государство не собиралось помогать ему, когда он нуждался в такой помощи, он не видел никаких оснований для того, чтобы платить государству хотя бы пенс в виде налога. В конце концов, в официальном несуществовании были и свои положительные моменты.
По мере того как один за другим проходили зимние месяцы, деньги на счетах молодых Флоузов неуклонно прибавлялись. Компания, страховавшая операции издательства Шортстэдов, перевела миллион фунтов стерлингов на счет Локхарта в один из банков Сити, откуда часть денег была переведена на счет Джессики в Ист-Пэрсли. Объявления о продаже домов постепенно исчезали, и Сэндикот-Кресчент обживали новые жильцы. Локхарт рассчитал свою кампанию по выживанию прежних съемщиков с великолепной финансовой точностью. Собственность поднималась цене, и потому каждый из домов пошел не меньше, чем за пятьдесят тысяч фунтов. К Рождеству на счете Джессики было уже 478 тысяч фунтов, но уважение к ней главы местного банка поднялось даже еще выше. Управляющий банком предложил ей свои консультации и, в частности, посоветовал вложить во что-нибудь деньги, лежащие на ее счету. Локхарт категорически заявил, чтобы она не делала подобной глупости. У него были свои планы в отношении этих денег, не имевшие ничего общего с какими-либо акциями или ценными бумагами. Кроме того, управляющий банком весьма досконально разъяснил Джессике, какой налог на приращение капитала придется ей заплатить, а Локхарт вообще не собирался этого делать. Многозначительно улыбаясь, он стал подолгу возиться в их домашней мастерской. Это позволяло скоротать время, особенно в тот период, когда шла продажа домов. К тому же, после того как он весьма преуспел на чердаке в доме Вильсонов, Локхарт всерьез увлекся радиоделом и научился тут многому. Он даже купил все необходимые детали для стереосистемы, а потом сам соорудил ее. Он что-то придумывал и мастерил с таким же энтузиазмом, с каким его дед занимался выведением гончих. В результате очень скоро весь дом номер 12 оказался оборудован таким образом, что Локхарт, переходя из комнаты в комнату, мог при помощи карманного устройства включать одни громкоговорители и выключать другие, и таким образом повсюду, куда бы он ни шел, его сопровождала музыка. Он буквально помешался на магнитофонах, и у него их была масса — от самых маленьких, на батарейках, до огромных, специально сконструированных, с барабанами диаметром в целый ярд, которые вмещали столько пленки, что могли непрерывно играть на протяжении двадцати четырех часов, а затем сами перематывали пленку и начинали снова — и так до бесконечности.