Фобология
Шрифт:
Вадим Никифорович молча переводил взгляд с дочери на Шпака и обратно. Он был в шаге от того, чтобы потерять рассудок вслед за женой.
– Мы не можем тебя отпустить. Тем более с ним. – Шпак засунул руки в карманы брюк и небрежно кивнул в сторону Вадима.
– Он мне нужен.
– Нам плевать.
Мэри бросила тревожный взгляд в окно. Солнце уже очертило по контуру верхушки деревьев. Перевела взгляд на хозяина постоялого двора. Подняла топор. Шпак самоуверенно ухмыльнулся.
– Зря, – сказала Мэри и полоснула себя по ладони. Следующим движением она взмахнула
Мэри ухмыльнулась в точности как Шпак. Тот мгновение смотрел ей в глаза, а потом схватился за голову и заорал.
Торчащая рядом из дверного косяка щепка с кровью Мэри и знаком огня поблизости вдруг сама по себе загорелась. Пламя от неё резво пробежало по всей дверной коробке и перекинулось на цветастый гобелен. Откуда-то сверху донёсся шум огня.
– Уходим! – скомандовала Мэри и потянула отца за собой.
На них со всех сторон бросились кошмарные твари. Мэри ловко отбивалась топором, будто занималась этим всю жизнь. Отец бежал следом. Чтобы хоть как-то обезопасить себя, он пригнулся и закрыл голову руками.
Они вылетели из постоялого двора «У Шпака» и, не останавливаясь, бежали ещё не менее сотни шагов. Только оказавшись на приличном расстоянии, Мэри позволила им сбавить шаг и обернуться.
Деревянный сруб ярко горел так, как если бы его подожгли одновременно в нескольких местах. Мгновение – и пламя объяло его целиком, не оставив свободного места.
Вадим снова упал на колени и простонал.
– Вера…
Мэри фыркнула и потащила его дальше.
– Что ты делаешь? Отпусти. – Вадим слабо отбивался, но всё-таки шёл.
Дочь вела его к лесу. Туда, где мелкая поросль перемежалась с буйным сухостоем и громоздилась на толстые замшелые ели.
– Да будь же ты человеком! – вскричал Вадим Никифорович, и Мэри действительно остановилась.
Девушка минуту пронзительно смотрела на отца, а потом рассмеялась:
– Человеком? Ты не оставил мне такого выбора, батенька!
Они остановились перед раскидистым кустом терновника.
Мэри бросила топор к ногам отца.
– Копай.
– Что? – не понял он, а уже через мгновение кивнул так, будто догадался. Отец нежно потянулся к дочери. Заговорил тихо и ласково, как с маленькой: – Мэри, душа моя, ты не в себе от горя. Я понимаю, милая. Но ты должна знать, что я…
– Копай!
Отец замолчал. Затравленно посмотрел на дочь, но, не дождавшись от неё более ничего, покорно уселся на колени и стал рыхлить, а потом выгребать землю лезвием топора.
Мэри в это время поставила ладонь козырьком и посмотрела на верхушки деревьев. Уже почти рассвело.
– Быстрее, ну!
Отец плакал и копал. За спиной громко полыхал постоялый двор. С шумом и звоном обвалилась крыша.
Топор механически вгрызался в неподатливую почву, усеянную корнями и мелким камнем. Наконец под тонким слоем земли показалось нечто серовато-жёлтое. Отец отложил топор и руками вынул из ямы детский череп. Вздрогнув, он выронил голову и в панике отполз назад.
– Что это? – прохрипел отец.
Мэри села на корточки напротив него, совсем как какой-нибудь крестьянский мужик, и криво ухмыльнулась. Сплюнула – тоже не слишком элегантно. Заглянула в глаза.
– Это я.
– Что?!
Мэри встала, подобрала топор. Её измаранная верхняя юбка оказалась прямо перед лицом отца. Он чувствовал запах, идущий от дочери: запах плесени, крови и дыма. Мэри заходила кругом туда-сюда.
– Помнишь свою племянницу Ксению? Красивая девка была, да? Кровь с молоком! Копай!
И отец копал. Руками он выгребал маленькие косточки и складывал их в кучу подле колен, а головой вертел из стороны в сторону, не выпуская обезумевшую дочь из виду. Мэри продолжала:
– Она так любила тебя! А ты так любил то, какая она узенькая и пылкая. Вы, конечно, скрывали свои отношения, но когда живот Ксении сильно округлился, скрывать стало не так легко. И тогда ты отправил племянницу в своё имение – подальше от любопытных глаз.
Отец выронил кости и в ужасе посмотрел на дочь.
– Откуда ты…
– Ты копай, копай, – поторопила она. – Ну, живей! Так вот, там-то Ксения и выносила вашего ребёнка. Твой приказчик, как заранее было оговорено, лишь только Ксения разрешилась от бремени, тотчас тебя и повестил, – Мэри горько усмехнулась. – Она была так рада тебя видеть… Ластилась, показывала младенца. Хотела, чтоб вы вместе его окрестили. А ты задушил её подушкой. А заодно и ребёнка. Позже, – Мэри отломила ветку у иссохшего куста и бросила себе под ноги, втоптала в пыль, – ты всем объявил, что с Ксенией на свежем воздухе приключилась горячка, и в короткий срок племянница отдала богу душу. А младенца закопал в лесу, чтобы никто не знал, что он вообще появился на свет. Оглянись! Ужель не узнаёшь?
Отец осмотрелся. Тогда была ночь, темень, с тех пор прошли годы – чего он теперь мог узнать?
Мэри подскочила к нему, схватила за подбородок и грубо заставила посмотреть себе в глаза. Прошипела прямо отцу в лицо:
– Я шестнадцать лет ждал, когда ты снова пройдёшь по этой дороге! Мёрз в душной могиле – единственное, что ты мне оставил! Захлёбывался в дождевой воде, пока не научился выбираться из-под земли! На моё горе и отчаяние стала собираться нечисть. – Мэри рывком повернула его голову в сторону постоялого двора. – Взгляни, на какую компанию ты обрёк меня, батенька! Ты и ночи с ними не вынес, а я был вынужден годами болтаться бок о бок с этой дрянью, в этом трижды проклятом лесу!
Отец вырвался. Он зажал себе уши ладонями и закрутил головой.
– Нет! Замолчи! Ради бога, заткнись!
Мэри схватила его за запястья и с нечеловеческой силой развела руки в стороны.
– Ты породил меня из своей похоти и отнял всё на свете из страха перед тем, что придётся несть ответственность. Так не смей же закрываться от меня теперь!
– Ладно! – заорал отец. – Я виноват! Но только я один. Убей меня, но, ради Христа, не трожь Марийку.
Отец сложил ладони перед собой в молитвенном жесте и принялся трясти, как будто от того, как быстро он мог это проделать, зависела жизнь Мэри. Как будто этим можно было всё исправить.