Фолкнер
Шрифт:
Эта мысль Фолкнера просвечивает в словах старого генерала Компсона, когда мальчик Айк хочет остаться с умирающим Сэмом Фазерсом в лесу, ибо так ему подсказывает нравственный долг, а его двоюродный брат Кае Эдмондс требует, чтобы мальчик возвращался в Джефферсон и не пропускал занятий в школе. "А ты помолчи, Кае, — говорит генерал. — Увяз одной ногой на ферме, другой — в банке, а в коренном, в древнем деле ты перед ним младенец; вы, растакие Сарторисы и Эдмондсы, напридумывали ферм и банков, чтобы только заслониться от того, знание о чем дано этому мальчугану от рождения, — и страх, понятно, врожден, но не трусость, и он за десять миль по компасу пошел смотреть медведя, к которому никто из нас не мог подобраться на верный выстрел, и увидел, и обратно десять миль прошел в темноте;
Становление личности Айка Маккаслина завершается в тот день, когда он в шестнадцать лет в конторе плантации впервые начинает рыться в старых бухгалтерских книгах отца и дяди, где рядом с записями о покупке сельскохозяйственного инвентаря фиксировались смерти и рождения, покупка и продажа рабов. Среди этих корявых и полуграмотных записей он обнаруживает следы страшных преступлений своего деда, основателя плантации и богатства их семьи, Карозерса Маккаслина, преступлений, в основе которых лежало отрицание за неграми их человеческой сущности, отношение к ним как к вещам. Айк выясняет, что рабыня Юнис, купленная дедом в Новом Орлеане, родила от него дочь, названную Томасиной, а через двадцать с небольшим лет утопилась. Это так необычно, что даже отец Айка или его брат-близнец — просвещенные люди, еще до Гражданской войны освободившие своих рабов, — были удивлены — кто-то из них написал: "Какого черта, разве кто-нибудь когда-нибудь слышал, чтобы ниггер утопился".
Однако Айк находит причину столь необычного поступка рабыни Юнис — Карозерс Маккаслин сделал свою дочь от Юнис Томасину тоже своей наложницей, и она должна была от него родить. Такого надругательства над личностью не выдержала даже рабыня и утопилась.
Чувство вины и ответственности за преступления прошлого и зародившаяся и окрепшая в лесах убежденность в том, что земля не может, не должна быть чьей-то собственностью, приводят к тому, что, когда Айку Маккаслину исполняется двадцать один год и приходит пора ему вступать в права владения плантацией, он отказывается от наследства. Он предпочитает прожить свою жизнь в бедности, но в соответствии с теми нравственными нормами, которые он в себе воспитал.
В следующем рассказе книги "Сойди, Моисей" — "Осень в дельте" — Айку Маккаслину уже под семьдесят, но он по-прежнему уезжает теперь уже с сыновьями и внуками былых своих товарищей по охоте в лес, который все дальше и дальше отступает перед натиском цивилизации, "У него свой дом в Джефферсоне, хозяйство ведет племянница покойной жены со своей семьей, ему там удобно, о нем заботятся, за ним ухаживают родичи той, кого он выбрал из всех на земле и поклялся любить до гроба. Но он томится в своих четырех стенах, дожидаясь ноября: ведь эта палатка, и слякоть под ногами, и жесткая, холодная постель — его настоящий дом, а эти люди, хоть кое-кого из них он только и видит всего две недели в году, — его настоящая родня. Потому что тут его родная земля…"
Ночью старику Айку Маккаслину не спится, и он думает о своей прожитой жизни, подводит итоги: "Ведь это его земля, хотя он никогда не владел ни единым ее клочком. Да и не хотел тут ничем владеть, зная, какая ее ждет судьба, глядя на то, как она год за годом отступает под натиском топора, видя штабеля бревен, а потом динамит и тракторные плуги, потому что земля эта никому не принадлежит. Она принадлежит всем людям, надо только бережно с ней обходиться, смиренно и с достоинством. И внезапно он понял, почему ему никогда не хотелось владеть этой землей, захватить хоть немного из того, что люди зовут «прогрессом». Просто потому, что земли ему хватало и так".
Но "проклятье отцов" все еще живо. И читатель невольно возвращается мыслью к знаменательному разговору между Айком и Касом Эдмондсом много десятилетий назад, когда Айк, отказываясь от наследства, гордо сказал: "Я свободен", а Кае Эдмондс возразил ему: "Нет, не сейчас и никогда, ни мы от них, ни они от нас". Проблема расовых отношений по-прежнему остается мучительной проблемой для современного американского Юга. И старику Айку Маккаслину доводится стать свидетелем старой истории, когда общепринятый общественный кодекс поведения оказывается сильнее человеческих чувств — он сталкивается с молодой женщиной с ребенком на руках и узнает, что это ребенок его родственника Рота Эдмондса, который любит эту женщину, но в ней есть негритянская кровь, и поэтому Рот Эдмондс отказывается жениться на ней. Айк уговаривает ее вернуться на Север и забыть все: "А через год, глядишь, все забудется, ты забудешь все, что с тобой было, забудешь, что он вообще жил на свете", а женщина отвечает ему пронзительными словами: "Старик, неужели ты живешь так долго, что совсем забыл все, что знал или хотя бы слыхал о любви?"
И потрясенный старик думает: "И чего же удивляться, что загубленные леса, которые я когда-то знал, не взывают о возмездии? Люди, истребившие их, сами навлекают на свою голову заслуженную кару".
Последний рассказ книги — "Сойди, Моисей", — по которому Фолкнер назвал всю книгу, еще усугубляет ощущение вины и ответственности. Внук Молли и Лукаса Бьючема, давным-давно сбежавший на Север, оказывается под судом за убийство полицейского, и его приговаривают к электрическому стулу. Реакция старой Молли очень своеобразна: в ее старческом мозгу реальное смешалось с библейскими легендами — она повторяет одно: "Рот Эдмондс продал моего Беньямина. Продал его в Египет. Фараон схватил его…" Она ничего не хочет знать о причинах смерти своего внука — она хочет, чтобы его труп доставили на родину и здесь похоронили. И белые люди, среди которых первую роль играет уже известный читателю прокурор Гэвин Стивенс, устраивают это.
Так завершается эта грустная книга.
В июне 1941 года гитлеровская Германия напала на Советский Союз, а в ноябре того же года японская военщина атаковала американский флот в Пирл-Харборе. Война стала мировой.
Фолкнер считал, что его место на фронте. В начале мая 1942 года он даже поехал в Вашингтон в надежде, что сумеет убедить военные власти взять его в авиацию. Но попытка не увенчалась успехом.
В мае 1942 года вышла в свет книга "Сойди, Моисей", она имела успех у критики, но денег принесла немного. А финансовое положение Фолкнера было ужасным. В июне он писал Барнетту: "Я даже не мог заплатить за два месяца за телефон, я должен бакалейщику 600 долларов, топлива на зиму нет. Но если бы я мог уехать в Калифорнию, я уверен, что через шесть месяцев я был бы в порядке".
Наконец в июле в Роуан-Ок пришло сообщение о том, что студия братьев Уорнеров готова подписать с ним контракт, предусматривающий гонорар в 300 долларов в неделю.
Фолкнер просил гарантированного срока в десять недель, но он не знал, что этим контрактом фактически обрекает себя на семь лет работы в Голливуде.
16. "Соляные копи"
Итак, он вновь оказался в Голливуде — городе, живущем призрачной жизнью, целиком зависящей от мельканья теней и красок на миллионах киноэкранов страны и мира. Здесь молились только одному богу — успеху, который приносил с собой славу и деньги. Фолкнер сказал об этом городе очень точно: "Мне не правится здесь климат, люди, их образ жизни. Здесь никогда ничего не случается, а потом в одно прекрасное утро вы просыпаетесь и обнаруживаете, что вам уже шестьдесят лет".
Эта призрачная жизнь, эта погоня за призрачным успехом для него ничего не значили. Он приехал сюда только ради того, чтобы заработать деньги, которые дали бы ему возможность продолжать писать свои книги. К проблеме материальной обеспеченности писателя Фолкнер вообще подходил как истинный художник. "Писатель, — говорил он, — не нуждается в экономической свободе. Все, в чем он нуждается, это карандаш и немного бумаги. Я никогда не верил в творчество, которое начинается, когда есть свободные деньги. Хороший писатель никогда не зависит от обстоятельств… Ничто не может остановить хорошего писателя. Единственное, что может остановить хорошего писателя, это смерть. У хорошего писателя нет времени беспокоиться об успехе или о богатстве. Успех как женщина — если вы раболепствуете перед ней, она отвергает вас. Так что обращаться с ней надо сурово. Тогда она, может быть, приползет".