Фомка-разбойник (сборник)
Шрифт:
Есть у ваньки и белый враг – большая снежная сова.
Обе эти птицы сильно досаждают песцам и промышленникам. Летом они таскают глупых маленьких щенят-норников. Зимой ворон растаскивает юколу, разбросанную для приманки песцов. Снежная сова, кроме того, поедает множество белых куропаток, а куропатки – пища песцов.
И все-таки снежная сова полезная птица в нашем песцовом хозяйстве. Главная ее добыча – рыжая полевка, этот яд для песцов: от полевок ваньки заражаются смертельной кишечной болезнью.
Прежде алеутам выдавали
Пусть этот сильный и ловкий ночной вор утащит несколько десятков белых куропаток, пусть унесет несколько слабых, неосторожных норников. Зато он уничтожит целую гору песцового яда – тысячи и тысячи вредных маленьких грызунов.
С Северного лежбища отвалили последние матки с молодыми.
Сивучи большими стадами собрались у южных берегов острова. Катер вытащен на берег, машина разобрана. Мы отрезаны даже от Медного.
Штормы по нескольку дней не дают выйти из дому.
Алеуты обшивают лыжи скользкой кожей небольшого тюленя – нерпы. Шьют торбаза (высокие непромокаемые и мягкие сапоги из нерпы), подбивают подошвами из сивучьей колеи. Готовятся к зимнему промыслу.
21 ноября —20 декабря
Остров Беринга
Из всех юрташек ко мне летят жалобы на обнаглевших ванек. Сильные песцы, живущие поблизости от ловушек-кормушек, становятся полными хозяевами сетных двориков. Никак не подпускают к юколе молодых и дальних.
Молодые и дальние ваньки голодают, тощают, а старики пухнут с жиру.
Плохо, если ванька тощий: шерсть у него слабая, жидкая.
Ожиревший ванька еще хуже: шерсть на нем сваливается, становится вялой и мягкой, как вата. Такой мех ничего не стоит.
Надо что-то спешно придумать против стариков, а то какой же будет промысел: одни бракованные шкурки.
Я отправился по ухожам посмотреть, чем можно помочь беде. Остановился в юрташке моего друга Андриана Невзорова, в ухоже Толстый мыс.
Первая же ночь выпала ясная, лунная. Забрался в красный домик и стал у окошечка наблюдательной комнаты.
Вот подоспел толстый-претолстый ванька. Он сразу кинулся к кормушке и начал торопливо рвать юколу.
Скоро один за другим вошли во двор еще пять ванек, тоже довольно толстые. Первый на них огрызался, но они не очень-то испугались, и все пятеро подошли к кормушке.
Пришли еще трое. Упитанные.
Эти с трудом добились места у кормушки. За ними скользнули во двор четверо тощих. Тут началась драка.
Самый толстый ванька бросился на них, другие помогли, и тощих живо выперли со двора.
Они расселись за решеткой и голодными глазами смотрели, как пируют толстые.
Еще и еще подходили ваньки, все с подтянутыми животами и провалившимися боками. Толстые их не пускали во двор.
Девять тощих собрались за решеткой. И все щелкали зубами, дожидались, пока наедятся толстые.
Один только молоденький ванька, из тощих, никак не мог успокоиться. Он то и дело заскакивал во двор, подкрадывался к кормушке и старался незаметно затесаться между толстяками. Но толстяки не зевали, и ему здорово каждый раз доставалось от них.
Наконец после хорошей трепки он уселся за решеткой, зализал свои раны и стал внимательно смотреть на толстяков, слегка наклонив голову.
Я с нетерпением ждал, что будет дальше.
Вдруг он залаял, коротко, отрывисто.
Что тут сделалось с толстяками! Вмиг они очутились у решетки, друг через друга поскакали в дверцы и так быстро скрылись с глаз, точно у них выросли крылья.
Исчезли куда-то и восемь тощих.
А девятый, тот, что тявкнул, шмыгнул во двор, подошел к кормушке и принялся спокойно уплетать юколу.
Я чуть было громко не расхохотался в своей засаде. Ведь этот короткий отрывистый лай у песцов – сигнал: тревога.
И конечно, все ваньки сломя голову бросились врассыпную. А хитрецу только того и надо было.
Прошло с полчаса, пока вернулись перепуганные толстяки. Тощий хитрец успел за это время плотно набить брюшко и убрался от них подобру-поздорову за решетку.
Я просидел в засаде всю ночь. Тощий ванька еще два раза повторил свою хитрость. И каждый раз толстяки пулей вылетали из сетного дворика. Ловкий прием действовал без промаха. Как только раздавался тревожный сигнал, безотчетное чувство заставляло ванек бежать.
Назавтра я стал думать, как помочь тощим. Ведь если один из них и сумел надуть толстяков, то это еще не выход. Он станет жирным, а десять тощих по-прежнему будут сидеть за решеткой и щелкать зубами.
Надо придумать такое, чтобы все тощие были сыты, а все толстые похудели.
Не раз мне приходилось примечать, что ожиревший ванька не может подпрыгнуть так высоко, как худенький. Худенький легко прыгает на целый метр от земли. Толстый тяжел для такого прыжка.
Я придумал вот что: надо юколу класть не на землю, надо ее подвешивать на метр от земли, чтобы толстым не допрыгнуть.
Андриан смастерил деревянную раму, натянул на нее проволочную сетку и рассовал по ячейкам сетки куски юколы. Решетку с юколой подвесили на веревке к потолку на метр от земли.
Ночью я опять пошел дежурить в наблюдательный.
Ночь была темная. Ветер раскачивал решетку с юколой, проволока поскрипывала.
За дверцами несколько раз показывались ваньки.
Но ни один не решился войти во двор.
Эта неудача меня не обескуражила – привыкнут.
На вторую ночь самый толстый ванька пошел во двор. Но сколько он ни скакал, не мог вскочить на решетку. Пришло еще несколько толстяков. Попрыгали, и тоже напрасно.