Фонарщик
Шрифт:
— Что вы сделали?
Лесселс зарыдала.
— Ее держал смотритель. Это была идея священника.
— Говорите же, ну!
— Там было четверо мужчин, у меня было копье… а у смотрителя хлыст. О Господи, сжалься надо мной.
— Слишком поздно, сударыня! — не сдержавшись, закричал Гроувс. — Говорите!
— Один из мужчин прижал ее к доскам, а другие взяли болты, молоток и… и…
— Что? Что??
Гетти Лесселс подняла глаза, полные мольбы и одновременно гнева, она не думала, что дело зайдет так далеко, и хотела промолчать даже на этой последней стадии. Но затем преодолела себя и, разрыдавшись, сделала ужасное признание.
— Они распяли
Макнайт наклонился вперед, продолжая удерживать Канэвана.
— Они распяли ее! — с негодованием выдохнул профессор. — Маленькую девочку, они распяли ее на этом маяке!
Эвелина сильно задрожала.
— Они пытались убить в ней дьявола! И распяли маленькую девочку! Они распяли вас! Признайтесь, Эвелина! Признайтесь!
— Ради Бога! — Канэван рванулся вперед.
Но Макнайт оказался на удивление сильным.
— Нет, — сказал он, пристально глядя на Эвелину. — Вы должны признать, что он здесь, Эвелина, и отпустить его! Вы должны сделать это, Эвелина!
Она забилась в судорогах.
— В этом нет ничего постыдного, Эвелина! Какой смысл отрицать его! Его нужно отпустить!
— Нет, — сказала она.
— Это необходимо!
— Я не могу, — резко сказала она, и от сочащейся из глаз крови ее слезы стали красными.
— Эвелина! — вскричал Канэван.
Он не мог больше терпеть и, оттолкнув Макнайта, нежно обнял ее, но в этот момент пламя свечи вспыхнуло и погасло.
Глава 22
Своим основным качеством Прингл считал полное повиновение непосредственному начальству. Тщательно избегая вопросов, касающихся сомнительных методов Воскового Человека, он с удовольствием учился и наблюдал, старательно ограждая себя от заразных слабостей. Когда его приписали к Гроувсу, он сначала испытал облегчение, полагая, что пресловутый педантизм инспектора более ему подходит и даст возможность провести пару месяцев вдали от скандалов. Но теперь, почти две недели спустя после убийства профессора Смитона на Белгрейв-кресит, он начинал подозревать, что растущий нажим на следствие сплющил воображение Гроувса и оно заработало в неестественном направлении.
Это было дело необычайное во всех отношениях. Четыре убийства, противозаконная эксгумация, город на грани паники, разрастающееся ощущение тайны, загадочность методов Гроувса (сам инспектор нередко намекал, что в деле существуют сложности, находящиеся за пределами понимания всякого, кроме его самого) — все это значило, что по крайней мере какое-то время Прингл чувствовал себя на орбите величия, чего он ни разу не испытывал с Восковым Человеком. Страшная смерть лорд-мэра подняла дело на прежде невообразимый уровень важности, добавила еще две потенциальные жертвы — Авраама Линдсея и Гетти Лесселс — и не дала ни одной кандидатуры, которую закон мог бы признать убийцей или хотя бы подозреваемым. Гроувса несколько раз приглашали на встречи с шерифом, прокурором и генеральным прокурором Шотландии, но они дали мало результатов. Участие дьявола, само упоминание его имени разумные и образованные люди сочли нелепым, а выдвинутое против него обвинение — просто смехотворным. Вместо того чтобы принять более дельную резолюцию, они решили провести ряд дополнительных официальных мер, имеющих целью открытие уголовного дела. Конечно, откровения о деятельности Зеркального общества, данные в предварительных показаниях Лесселс, сами по себе заслуживали более пристального внимания, особенно свидетельство, касающееся распятия юной Эвелины Тодд. Но это поставило почтенных джентльменов в затруднительное положение, им претила мысль о посмертном пятнании имени досточтимого Генри Волана, которому многие были крайне обязаны. А поскольку жертва якобы имевшего место надругательства с ее криминальным послужным списком, зарегистрированным без каких бы то ни было нарушений, маячила где-то вдалеке ото всех этих дискуссий, они толком не могли понять, как к ней относиться — с жалостью или с презрением, хотя, разумеется, и не могли рассматривать ее как чудовищного убийцу, — в связи с чем пытались найти хоть какой-нибудь ключ к пониманию произошедшего у инспектора Гроувса, становившегося все более загадочным.
— Я видел вещи, — говорил он, — которые бросают тень сомнения абсолютно на все.
В самом деле, лицо инспектора, свидетеля ужасного убийства Генри Волана, покрывала смертельная бледность, и ни у кого из его собеседников не возникало особого желания донимать его расспросами или делать организационные выводы из того факта, что он не в состоянии идентифицировать убийцу.
Глаза инспектора остекленели, а поверяя свои подозрения Принглу, он имел вид фанатика.
— Она этого не допустит, — доверительно шептал он. — Она разделается с Авраамом Линдсеем сегодня ночью. Пока еще не поздно.
Это было предсказание, на которое бывший содержатель приюта обратил внимание позже, когда уже все случилось.
— Я их предупреждал, — свистел старик, и глаза его сверкали болезненным злорадством. — Я говорил им, что надо бежать, но наш лорд-мэр был слишком привязан к своему городу. Он хотел избавиться от девчонки, разделаться с ней раз и навсегда. Но это бы ничего не дало.
Шерифа, Гроувса и Прингла он не удостоил даже взглядом — настолько был уверен, что они его не поймут.
— Если вы ее убьете, говорил я ему, он выйдет из нее с последним вздохом и прикипит к вашей душе.
Флеминг никак не мог унять раздражение.
— Прекратите этот вздор. Такие россказни не пройдут ни в одном суде.
Но взор Линдсея блуждал в более отдаленных сферах.
— Нет, — сказал он. — Все так, как должно быть. Я не собираюсь от него бежать. Не буду прятаться.
Он не объяснил, каким, по его мнению, будет наказание или даже где все должно произойти, но вечером того же дня на глазах у дежурившего Гроувса вышел из своей рассыпающейся резиденции и доковылял до стоянки кебов возле Кунн-Мэрибат. Здесь он нанял кеб доставить письмо, а сам на другом направился к последнему пристанищу. Он был одет в теплое пальто, черный сюртук и шелковый цилиндр, обезопасившись таким образом от холода, но не от вечных мук.
Гроувс решил проследить за первым кебом, который, как он и предполагал, по лабиринту улиц добрался до Кэндлмейкер-рау, где дежурил Прингл. Они перехватили посыльного на лестнице и здесь же прочли послание Линдсея, написанное словно паучьей лапкой:
«Жду конца в доме Великого Обманщика.
— Что это значит, сэр? — спросил Прингл.
— Это значит, что у нас есть последний шанс, — выдохнул Гроувс, — до того как Восковой Человек подомнет все под себя и перетянет одеяло на своего ребенка.
— Ребенка, сэр?
Гроувс не ответил. Он без каких бы то ни было объяснений велел посыльному передать записку и удалился в тень под лестницей.
Здесь побывали Эней и Психея, Улисс и могучий Геркулес, апостол Павел и Антоний Великий — были здесь по крайней мере в воображении. Самого Христа, говорят, мучили здесь после смерти до Воскресения. Дух легендарных предшественников придавал вес каждому слову и жесту Макнайта и Канэвана, готовившихся к самой мифологической из всех возможных одиссей. Но кроме запахов и звуков, услышанных ими у ворот на Шэндс-уайнд, и вида средневекового Зверя — а это едва ли вселяло мужество, — они не могли знать точно, что их ожидает.