Фонарщик
Шрифт:
— Да.
— Но дьявол всегда так жил — выбирал себе хозяина и прятался в его разуме. Какого-нибудь художника, писателя с сильно развитым воображением…
— Да, так все думали.
— А он, дьявол то есть, может, оказывается, разгуливать по земле, но только когда хозяин спит.
— Они говорили, что это его самая главная сила. Отбрасывать тень из мира снов.
— То есть если этот знахарь видел во сне джунгли, то дьявол гулял по джунглям, приняв какой угодно полюбившийся ему образ. А
— А если это реальный город, и хорошо воспроизведенный по памяти, — сказала Лесселс, — то он мог не просто гулять по улицам, но говорить с людьми, вообще делать все, что угодно.
— Только ему надоело воображение этого знахаря, — с издевкой сказал Флеминг.
— Да.
— Ему стало в нем тесновато, приелось.
— Да.
— Он жадно искал новое пристанище.
— Да.
— И для него подобрали маленькую девочку.
— Да, — сказала Лесселс. — Ребенка.
Шериф какое-то время смотрел на нее, словно ждал, что она сейчас скажет, мол, все это шутка. Но она ничего не сказала, и он в изнеможении развел руками.
— Чушь какая-то, — сказал он, отворачиваясь.
— Продолжайте… — выдохнул инспектор Гроувс.
Для Авраама Линдсея вопрос выбора не стоит. У этой малышки такая фантазия, она такая непослушная, необычная, такая очаровательная и так любит его покойную жену.
Выдав себя за ее нашедшегося отца, Эйнсли увозит ее из приюта в обставленный на скорую руку охотничий домик полковника Маннока, приняв все меры предосторожности, чтобы она не запомнила ни одного здания, ни одной приметы окружающего ландшафта, которые могли бы позже сформировать географию ее снов. Он знакомит ее с актрисой, изображающей его больную жену, затем с африканским жрецом. Затянувшаяся и насыщенная жизнь царственного чернокожего, так долго бывшего квартирным хозяином дьявола — и в таковом качестве пользовавшегося несказанными благами и привилегиями, — приближается к концу, и он очень рад, что наконец освободит свои апартаменты. Он бродит по охотничьему домику, впитывая в память каждую комнату. Его знакомят с маленькой девочкой, о которой он знает только, что она дочь хозяина, та самая, разум которой обещан ему в уплату за исцеление жены.
Ему нравится рисовать себе ожидающие ее бесконечные удовольствия и приключения, которые развлекут и его жильца.
Его знакомят с рисунками девочки, на которых то и дело попадается симпатичный фонарщик. Сразу становится ясно, какой образ жилец примет при встрече с ней. И познакомившись с тяжело больной женой Эйнсли, он тепло гладит ее по голове и на ломаном английском уверяет, что скоро она совершенно поправится. Его жилец, говорит он, никогда не задерживает с оплатой.
Он уезжает, охотничий домик, правда, появляется в его снах только через несколько дней, но это значит, что жилец на крючке и готов к переезду.
— Это я, Эви, — тепло говорит он. — Светлячок.
В похожей на склеп спальне он остается с девочкой почти целый час, ему нравится беседовать с ней, очаровывать ее своим остроумием, убаюкивать сладкими словами, и, исчезнув, он глубоко и необратимо запечатлен в ее памяти и воображении.
После этого Эйнсли каждый день спрашивает Эвелину, не видела ли она во сне фонарщика. Когда она наконец признает, почти нечаянно, что видела, они понимают, что наживка заглочена и переезд состоялся. Эйнсли скромно ретируется, а Зеркальное общество приступает к праведной акции.
Эвелина успешно добралась до этого места и замерла, неотрывно глядя на пламя свечи, которое мерцало и трепетало, как будто под ее пристальным взглядом.
— В чем дело, Эвелина? — спросил Макнайт, наклонившись к ней. — Что вы видите?
Она широко раскрыла глаза.
— Куда они ее увезли?
Тишина.
— Что они с ней делали?
Ее губы искривились.
— Я вижу маленькую девочку…
— Да?
— Она заперта в комнате.
— В доме? Это большой дом?
— В подвале.
— Они заперли маленькую девочку в подвале?
Эвелина сглотнула.
— Там… много еды.
— Они бьют ее?
— Нет. — Эвелина покачала головой, но так, что становится ясно — реальность много хуже.
— Тогда что они с ней делают?
Никакого ответа.
— Вы должны сказать нам, Эвелина. Пока еще мы можем ее спасти. Что они с ней делают?
Эвелина словно сама не могла в это поверить.
— Они…
— Да?
— Они внушают.
— Я ходила за ней, делала все, что нужно, — говорила Лесселс, теребя тряпку на коленях, — следила, чтобы у нее все было. Доктор Болан осматривал ее почти каждый день. Я никогда не испытывала к ней ненависти. Никто из нас не испытывал к ней ненависти. Но ею так трудно было управлять…
Гроувс кивнул, прекрасно ее понимая:
— Она огрызалась на вас?
— Она плевалась, пиналась, не слушалась.
— И как вы ее наказывали?
— Я была там не для того, чтобы наказывать ее.
— Тогда что вы с ней делали все это время?
— Не я, говорю же вам. Я ничего с ней не делала. Я только…
— Да-да, — раздраженно перебил Флеминг. — Вы уже объясняли это, мадам. А остальные? Расскажите нам, что они с ней делали.
— Они ей читали. Ему. Тому, у нее в голове.
— Что читали?
— Библию… катехизис… этому не было конца.