Фонарщик
Шрифт:
Профессор был в радостном возбуждении: он стал объектом одной из собственных лекций. Что это значит — существовать в воображении? Ниже ли это реальности только потому, что воображение неизбежно уступает реальности?
А разве реальность не уступает воображению? И что из них на самом деле выше? Эти вопросы на глазах у Макнайта порождали целый клубок последующих, но он не испытывал растерянности, как в бессмысленном лабиринте, — напротив, ликовал, обнаружив, что философия есть ключ к бытию — его собственному бытию — и эксперимент, столь же конкретный и дельный, как и любой из тех, что проводят на медицинском факультете.
Канэван поднял голову и стал наблюдать за белками, бегающими по усыпанной снегом траве. Почувствовал, как на него уставились городские окна. Ощутил гнетущую тяжесть предназначения. Посмотрел на Замок, пылающий огнями на неумолимой скале, и поежился в сгущающемся напряжением городском воздухе, услышал расходящиеся кругами волны плотно сотканного шепота: «Вы слышали?.. Лорд-мэр… Разорвали на улице… Никто ничего не знает… Никто ничего не понимает… По городу бродит дьявол…»
Канэван вздохнул, опустил голову и увидел знакомую фигуру в пальто и перчатках, неуверенно бредущую по извилистым тропинкам парка. Человек, задумчиво переводя взгляд с одной тропинки на другую, заметил ирландца, для вящей уверенности присмотрелся, а затем быстро прошел вперед.
— Я подозревал, что найду вас здесь, — остановившись возле скамейки, сказал Макнайт. — Вы готовы?
— Не уверен, что мое присутствие необходимо.
— Напротив, ваше присутствие весьма важно. Без вас я не смогу достучаться до Эвелины. В ее глазах я стану воплощением безжалостной логики, действующей не только в ее интересах, что будет непреодолимым барьером. При вашей же поддержке…
Канэван покачал головой:
— Это абсурд.
— Это наш долг.
— Я никогда не уклонялся от долга.
— Тогда почему сейчас вы сомневаетесь?
— Потому что мне необходимо право выбора. Мне необходимо чувствовать, что я действую по своей свободной воле.
— А эта ваша свободная воля… она даст вам чувство, что вы действительно существуете?
— Это основа существования.
Макнайт вздохнул.
— Тогда, пожалуй, — уныло сказал он, — лучше вам не ходить.
И тут на Канэвана навалилось всеподавляющее чувство стыда и сбившейся с курса ответственности. Он понял, что у него всегда была свободная воля. Не меньше, чем у любого человека. Другое сознание просто фильтровало силы, направлявшие его поступки, но они опаляли его, как сфокусированный солнечный луч.
— Нет, — сказал он и обреченно вздохнул, — нет.
Макнайт с еле заметной улыбкой терпеливо подождал и протянул руку, помогая другу подняться.
Канэван принял ее, и двое стали одним.
Они двинулись к Кэндлмейкер-рау в полночь — время, когда фонарщики обычно начинали свой второй обход, выборочно гася фонари, не считавшиеся неотъемлемой частью общественной безопасности. Но, проведя поспешную ревизию, городской совет освободил светлячков от этой обязанности вплоть до дальнейших распоряжений, потому что после неслыханной наглости — убийства лорд-мэра — страх, нараставший в городе, достиг высшей точки и тьма стала более осязаемой и угрожающей, чем даже выросшие расходы.
Гроувс рассеянно держал треснутую чашку с кофе, который уже остыл, а он так и не притронулся к нему. Обхватив ее руками, он стоял у окна в доме Гетти Лесселс в Марчмонте и поверх дощатого забора, того самого, что, по ее утверждению, сотрясал Зверь, смотрел на улицу, где дерзко, уже после полуночного сигнала светил фонарь. Окно покрылось ледяным узором, на подоконнике скопилась пыль, а рамы потрескались от времени. Было странно, что он замечает такие незначительные детали, задерживает на них внимание, когда по идее должен находиться в состоянии полного бесчувствия.
Он услышал, как со скрипом открылась дверь в соседнюю комнату, обернулся и увидел шерифа — сурового человека по имени Флеминг — и его помощника. Они пришли в дом Лесселс для проведения предварительного допроса без присяги, чтобы не терять времени после убийства самого известного гражданина Эдинбурга, но, к своему разочарованию, обнаружили, что женщину трудно принимать всерьез. Не то чтобы ее слова совсем не имели смысла. Просто этот смысл был диким.
— Чушь какая-то, — сопел Флеминг.
Он подошел к раковине на кухне и вымыл руки, как хирург, совершающий послеоперационное омовение.
— Вы хотите, чтобы мы ее взяли, сэр? — спросил помощник.
— Пока нет, — вздохнул Флеминг. — Мы не уйдем, пока не добьемся от нее хоть чего-нибудь вразумительного.
— Еще кофе, сэр?
— Да. Он может нам пригодиться. — Флеминг вытер руки и посмотрел в другой конец комнаты на Гроувса: — Вам она что-нибудь сказала? Что-нибудь, что имело бы хоть какой-то смысл?
Когда Гроувсу задали прямой вопрос, ему, как и столь многим до него, пришлось спасаться за двусмысленностью.
— В этом деле, — осторожно сказал он, — с самого начала было мало смысла.
«Шериф с трудом, — писал он позже, — верил в это дело. И хотя на месте убийства Болана в отличие от прежних не было оставлено никакого послания, то, что я видел собственными глазами, было достаточно убедительным посланием, и теперь я был готов ко всему».
Несмотря на случившееся, голова у Гроувса была удивительно ясной. Никто не говорил этого прямо, но гибель лорд-мэра неизбежно должна была привести к тому, чего он всегда боялся: дело возьмет в свои руки прокурор, и скоро во главе расследования встанет Восковой Человек. Премьер-министр будет писать письма; может быть, интерес проявит сама королева. Нажим на главное управление в эти холодные рождественские дни прогреет помещение куда эффективнее любой печки, что могло бы весьма обеспокоить Гроувса, если бы он не стал выше этого. Ведя расследование с самого начала, он был уверен, что знает дело лучше всех, какие бы интриги ни плели за его спиной и вне зоны его влияния. Далее, поскольку Прингл и констебли лишь смутно видели несущееся по Этолл-кресит-лейн чудище, он был единственным, кто как следует разглядел морду Зверя, причем с расстояния, практически не оставлявшего сомнений в том, кто это был. Таким образом, он получал особый статус, значительно превышающий возможности простого инспектора объяснить произошедшее, что явное недоверие Флеминга подчеркивало только сильнее. Вдруг Гроувс как-то нерационально уверился: то, что он оказался там в решающий момент, — его рок; и все козни вокруг него показались ему такими же не важными, как жужжание тропических насекомых.
— Вы встречались с этой Тодд, о которой она говорит? — спросил Флеминг.
— Встречался.
— И каково ваше впечатление?
— Неуравновешенная женщина, — признал Гроувс.
— Но демоническая?
Гроувс загадочно улыбнулся.
Флеминг посмотрел на плиту, где в ковше закипал кофе, и глубоко вздохнул.
— Желательно, чтобы пойло было покрепче, — заметил он помощнику. — Мы вполне можем застрять здесь на всю ночь.
<