Формалин
Шрифт:
И вот после очередного моего отказа поднялся Дэвид Йейльский Университет и объявил:
— В самом деле, вискарь — это пошло. Это для вульгарных реднеков. Думаю, девочки, настало время оттянуться по-взрослому, — и он с заговорщицким видом достал из кармана пакет с белым порошком и призывно помахал им в воздухе. Нетрезвые «девочки» (среди которых были и мальчики) встретили это восторженными визгами и восклицаниями «Wow!». Кто-то уже вытаскивал и сворачивал в трубочку стодолларовые купюры (подозреваю, что в эпоху всеобщего безнала эти купюры нужны были им исключительно для этого).
— Убери это, — жестко потребовала я.
— Да брось, Эмили, — скривился Дэвид, — не хочешь же ты сказать, что завязала
Много ты знаешь о слезах ангелов, тупой американский хлыщ. Мне представилось лицо Хуана, когда он чиркал зажигалкой в луже собственной крови и бензина, чтобы не попасть в руки тех, чей бизнес — такие вот пакетики.
— Я — сказала — убери, — отчеканила я. — Я не желаю видеть это в своем доме.
— Да ладно тебе, Эми, — раздраженно обернулась ко мне девка Дэвида, имени которой я до сих пор не знала (сам он называл ее просто «конфетка»). — С каких пор ты стала такой ханжой? Не хочешь сама — никто не заставляет, но не порть другим веселье.
И тут меня прорвало.
— Во-первых, — сказала я ледяным тоном, — это мое веселье. Свое можете устраивать где-нибудь в другом месте. А во-вторых, кто-нибудь из вас когда-нибудь бывал в трущобах Тихуаны? Разумеется, нет. Даже в качестве туриста.
— Я была… — пискнула еще одна девка, но я тут же осадила ее:
— Ты была в туристическом квартале. Не в трущобах. Такие, как вы, боятся даже заглянуть туда — и, в общем, правильно делают. А представьте, каково там жить. Вы понимаете, что такое жить в городе со средним уровнем в сто убийств на сто тысяч жителей? Вас учили считать в ваших долбаных школах? Это значит, что если ты живешь там десять лет, то вероятность твоей гибели — один процент. Если пятьдесят, то пять. Скажете, пять процентов — это не так уж много? Но это в среднем по городу. Не в трущобах. В трущобах эта вероятность куда как выше. Там, на самом деле, до пятидесяти доживают не так чтобы очень многие. Из-за такой вот дряни. Не только из-за нее, но из-за нее в первую очередь. Вы знаете, что такое войны картелей? Знаете, сколько людей гибнет к югу от вашей долбаной границы, чтобы такие скучающие богатенькие жлобы, как вы, закидывались на своих вечеринках? — черт, я сказала «вашей долбаной границы». Надо было сказать «нашей». Хотя «нашей долбаной границы» тоже звучит как-то неестественно.
— Вы, конечно, можете сказать, что нечего их жалеть, потому что они плохие парни, — продолжала я. — Но, во-первых, из-за войн наркокартелей гибнут не только сами члены картелей. Но порою и совершенно невинные и случайные люди. Во-вторых, у этих парней часто просто не было выбора. У них же нет богатых предков, которые оплатили бы им обучение в Йейле. Если ты родился в трущобах Тихуаны — или в любом другом подобном месте — у тебя один путь — в банду. А в-третьих, если кто и имеет право их осуждать, то только не вы. Которые презирают их и отгораживаются от них пограничными стенами, но при этом охотно покупают кокс для своих дебильных тусовок. Платя наркобаронам за то, чтобы эти парни и дальше продолжали умирать ради вашего минутного тупого кайфа. Хотя чем вы лучше их? Только тем, что вам повезло родиться в другой части Калифорнии. К северу, а не к югу от границы. Это уж точно не ваша заслуга. Даже ваши деньги — на самом деле не ваши. Всё, что вы имеете — вы имеете благодаря своим богатым родителям. Все вы. Исключений нет! — повысила голос я, видя, что кто-то пытается возразить. — Даже ваши биллы гейтсы и илоны маски, якобы создавшие свой бизнес с нуля — я читала историю их успеха. Ни один из них не начинал из трущоб. Все — выходцы из богатых и уважаемых семей. А среди вас нет ни одного Билла Гейтса, — строго говоря, я не могла знать этого наверняка, но интуиция мне подсказывала. Если ты дожила в трущобах Тихуаны до двадцати трех и при этом не спилась, не сторчалась и не села — ты умеешь разбираться в людях. Ни одного из этих пижонов я бы не взяла в свою банду даже на самые вспомогательные роли. — Сколько стоило твое обучение в Йейле, Дэвид? Тысяч триста за все время? Это шесть миллионов песо. В Тихуане таких денег хватило бы, чтобы вытащить из нищеты целый квартал. И на что ты тратишь эти деньги? На то, чтобы сделать мир лучше? Нет. На то, чтобы финансировать наркобаронов, торгующих смертью, — последнее прозвучало несколько пафосно, но по сути было верно.
— А ты-то сама? — нашелся, наконец, Дэвид. — Ты много миллионов своего папочки раздала нищим?
— Нет, — сдала назад я, вспомнив, кто я теперь. — Потому что я знаю, что помочь можно только тому, кого ты знаешь лично. Любые пожертвования фондам и благотворительным организациям просто осядут в чужих карманах. Но если я и не делаю мир лучше, я, по крайней мере, не трачу свои деньги на то, чтобы сделать его еще хуже.
— С каких пор ты заделалась такой святошей? — снова злобно спросила «конфетка». — Похоже, тебе здорово промыли мозги в этой твоей мексиканской клинике!
— Можешь считать и так, — кивнула я. — Это выражение всегда употребляют в негативном смысле. Но ведь на самом деле «мыть» — значит очищать от грязи. И я не хочу больше видеть грязь в своем доме. Так что, Дэвид, забирай свое дерьмо и проваливай. И шлюх своих прихвати.
Я употребила множественное число, имея в виду всех «девочек», жаждавших приобщиться к его «сюрпризу». Но «конфетка», естественно, приняла это исключительно на свой счет.
— Дэвид, — прошипела она, — ты что, так и будешь сидеть и слушать, как она меня оскорбляет?
Он, вообще-то, не сидел, а стоял. И я не очень понимала, что он, по ее мнению, должен был сделать — вызвать меня на дуэль? Но он лишь покорно спрятал наркоту в карман и пробормотал: «Думаю, нам действительно лучше уйти, Лиз».
Понятно, что за этими двумя потянулись и остальные. Кто-то уходил молча, кто-то неловко бормотал на прощание: «Ладно, Эмили, мы понимаем, ты устала, как-нибудь в другой раз…»
М-да, подумала я. Зря я все-таки так разошлась. И ведь, главное, не пила ничего крепче колы. Воображаю, чего бы я им могла наговорить, если бы поддалась их подначкам. А теперь даже пьяной, по совету Моррингтона, не притворишься. Все знают, что я как раз была единственной трезвой из всех.
В итоге остались только я и голубоволосая. Я до сих пор так и не знала ее имени. То есть несколько раз я слышала, как к ней обращались, но ее называли при этом просто «Ди» [10] , что могло быть сокращением от чего угодно. Дафна, Даяна, Дебора, Дениз, Долорес, Дороти… Только гринго способны сокращать имя человека до одной буквы. Меня всегда поражало, как нация, которой лень даже произнести имя (или любое слово длиннее пяти букв) целиком, могла стать первой в мире.
10
Т. е. D.
Такой уж это, видимо, мир.
— Спасибо за гитару, — сказала я еще раз. — Это был единственный подарок, который мне понравился.
— Я рада, — улыбнулась Ди. — И ты действительно классно играла. Я только не пойму, когда ты успела так научиться. Прямо в клинике, что ли?
Надо бы поскорее съехать с этой опасной темы.
— Да, — ответила я вслух. — Это… часть комплексной терапии. Лечение искусством.
— Ты же говорила, что тебе не нужно лечиться. Что едешь просто провериться на всякий случай, все ли в порядке.