Формула порока
Шрифт:
Они двинулись в сторону станции метро по правой теневой стороне. Яркое осеннее солнце кидало косые лучи на исторические здания, которые своим великолепием могли украсить любой город планеты.
– Скажи, Андрей, а ты сам, по желанию пошёл в прапорщики, в армию?
– У меня тогда был первый разряд по плаванию, и я надеялся попасть в какую-нибудь спортивную роту или периодически отстаивать честь родного подразделения на соревнованиях. Я и физически, и морально представлял собой готового к службе, к любым перипетиям человека. Но уже в учебном подразделении на меня положили глаз преподаватели, и через девять
– А стал прапорщиком?
– Судьба.
– Что стряслось?
– Я потерял родителей – рак.
– Прими соболезнования.
– На стипендию разве можно прожить?
– Да, вряд ли.
– Одна квартплата много дороже, тогда вот друзья и пристроили в райвоенкомат. Службу я знал, амуницию выдали. За должность и за звёзды пайковые и зарплату получаю регулярно. С начальством контакт, и если вдруг личные дела требуют свободный день, меня, как дисциплинированного воина, без разговоров отпустят.
– И что же такое дисциплина?
– Это искусство, Вова, быть глупее начальника.
– С учёбой, надо думать, покончено?
– Я обучаюсь на заочном.
– Хорошо.
– И уже в следующем году обрету диплом.
– Так ты уже специалист! Вот и объясни: почему во многих странах в армии престижно служить, военнослужащие там находятся исключительно добровольно и получают солидную оплату, а у нас всё наоборот? У нас же в армии ежегодно погибают ребята без всяких боевых действий.
– Все зависит от того, с какой точки зрения на все это взглянуть. Лучше всего обратиться к достоверным историческим источникам, потому как, зная прошлое, легче понять настоящее и предусмотреть будущее. И всегда нужно представлять, кому это надо и их мотивы…
– На Западе существуют школы. Люди платят крутые деньги за то, чтобы их обучили выживать в тяжёлых условиях, а у нас, пожалуйста – стукнуло восемнадцать лет, и отправляйся в бесплатную школу выживания. Здорово?
– Так точно, – отрапортовал прапорщик Дедов.
Через двадцать минут прогулочного шага Владимир и Андрей свернули на Пятую линию и через пятьдесят шагов оказались возле бани, пересекли наискосок проезжую часть улицы и на Четвёртой линии перед ними гостеприимно и приветливо распахнул свою тёмную тяжёлую высокую дверь уютный ГНД.
У дверей приёмного покоя в просторной проходной комнате сидели и толпились в удручённом состоянии человек пятнадцать страждущих и их сопровождающих. Здесь ожидали приёма пожилые мужчины и женщины с очень синюшными, исковерканными глубокими морщинами, безразличными лицами потомственных бомжей. Сидели с отсутствующим выражением на лице молодые люди, стойко направляя взгляд своего узкого зрачка в противоположную стену. Рядом с юными будущими клиентами диспансера сидели потрясённые матери, чьи заплаканные глаза красноречивее любых слов рассказывали о перенесённых ударах судьбы. Наполненные слезами глаза матерей мучительно и душераздирающе вопрошали: «За что?».
Из комнаты вели пять дверей. Мимо одной, приоткрытой, вслед за Андреем прошёл Владимир, и увидел, что в тесной маленькой коморке за столом с телефонами
– Граждане, прошу меня извинить, – обратился Андрей к почтенной публике тоном глубокого сожаления. – Поверьте, я с огромным удовольствием отстоял бы очередь, но вынужден выполнять приказ старшего по званию командира и действовать по предписанию. Служба, понимаете ли. Поэтому мне придётся пройти без очереди, и я ещё раз прошу прощения.
Очередь осталась безучастна и безмолвна, каждый болел своим и перечить человеку в военной форме считал себе дороже.
Дедов пропустил Владимира в белую дверь, зашёл вслед за ним и прямо от порога маленького коридора-прихожей громким командным голосом выпалил:
– Здравия желаю! Разрешите обратиться?
– Подождите секунду. Мы сейчас заканчиваем, – ответили ему два женских голоса из узкого кабинета с распахнутой настежь дверью.
Вдоль вытянутого кабинета с высоким потолком и с одним зарешеченным окном стояли три обычных письменных стола, за двумя из них сидели женщины в голубых колпаках и халатах. Через стол, напротив одной из них, сидел грузный седой мужчина в тёмно-синем костюме с редкими тонкими коричневыми полосками. На его пиджаке красовались четыре ряда орденских планок, судя по которым он был ветераном Великой Отечественной войны. Глаза его обрамляли мелкие бесчисленные морщины, лицо было болезненно одутловатым.
Густым хриплым баритоном он произнёс:
– Спасибо, дочка, приведите в порядок, уж как обычно.
– Как положено, вам всё сделают, можете с медицинской картой подниматься, как обычно, в своё родное отделение.
– Я говорю всегда и всем: на всю страну осталась одна бесплатная больница, где и уход хороший, и персонал замечательный, всегда готовый помочь, – последние слова фронтовик говорил, уже открывая белую дверь на выход из приёмного покоя.
Андрей Дедов подошёл к первой женщине и отдал направление из районного военкомата.
– Понятно, – сказала женщина, прочитав каракули терапевта комиссии и чёткую печать военного комиссариата. – Присаживайтесь.
Она вышла с направлением в соседнюю комнату. Вторая женщина что-то быстро безотрывно переписывала из одной толстой книги в другую.
Владимир осматривал высокие потолки. Здание, по все видимости, было построено в девятнадцатом веке. Интерьер говорил: здесь было сделано то, что называется евроремонтом – комнату большой площади поделили на ряд кабинетов. Поэтому сочетание изящной старинной лепки на потолке с безукоризненной современной отделкой в нижней части комнаты придавало обстановке кабинета своеобразный шарм.
Женщина вернулась и сообщила:
– Я доложила заведующей приёмным отделением, а та проинформировала заместителя главного врача по медчасти. Ситуация такова: мы обследуем вашего протеже, и это займёт неделю или две.
– Из-за чего так долго?
– Отчего вы, товарищ прапорщик, решили, что это долго?
– Собственно, мне лично всё равно, сколько времени вы его будете здесь выводить на чистую воду. Но мне же надо знать, по какой причине ваше обследование такой срок имеет, потому что меня об этом спросит начальство.