Формула яда
Шрифт:
— Ну, хотя бы Зенона Верхолу! — Герета испытующе посмотрел в темные и глубокие глаза невесты.
— Ну, знаете! — возмутилась Иванна.— Это клевета! Мое отношение к этому пройдысвиту (авантюристу, подонку) вам давно известно. Удивляюсь только, как могли вы с ним дружить! Но ничего о нем я капитану не говорила. Ни одного слова! Доносчицей я никогда не была и не буду!
— Вы правду говорите, Иванна?
— Конечно, правду!
— И капитан ничего не расспрашивал вас о Вер-холе?
— Решительно ничего! —
— Странно...— Роман задумался.— И вы можете присягнуть, что говорите правду?
— Чистую правду! Христом-богом клянусь! — горячо сказала Иванна.
Роман укоризненно покачал головой.
— Не поминайте имя господа бога нашего всуе, ко-хана Иванна. Я вам поверю и так. А веря, предостерег гаю: дело очень, очень плохо. И отцу Теодозию оно сулит большие неприятности. И мне. И вашей подруге Юльце...
Совсем растерявшись, Иванна доверчиво посмотрела на жениха.
— Спасибо вам, Романе... Спасибо... Как же мне теперь поступать?
Тоном приказа Герета сказал:
— Давайте условимся: для всех окружающих вы уехали в Киев. Искать правды и добиваться приема в Киевский университет. Мы немедленно распустим слух об этом. Перед отъездом вы окончательно порвали с отцом, который вас туда не пускал, как и во Львовский университет, и был против вашего отъезда. Это выгораживает отца и спасает его от возможного ареста. Понятно? А вы на ножи пошли с отцом, остро поспорили! И, уехав, никому не оставили своего адреса...
— Позвольте,— перебила его в недоумении Иванна,— я не...
Герета резко махнул рукой, прерывая невесту, и продолжал:
— В остальном положитесь на мать игуменью и сестру Монику и поблагодарите их за спасительное для вас гостеприимство...
На следующее утро среди коленопреклоненных монашек в закрытой монастырской церкви лишь очень опытный глаз мог бы обнаружить Иванну. Длинная, до пят, сутана и белый головной убор неузнаваемо изменили ее.
Вместе с другими монашками повторяла она слова молитвы:
— «Мы припадаем сегодня пред твоим жертвенником с любовью и послушанием, пред твоим наместником здесь, на земле, святейшим отцом Пием, папой римским, чтобы умолять тебя и доложить тебе о всех неисчислимых обидах, нанесенных твоему святому имени, о всех беспримерных богохульствах и ослепленной ненависти к твоим святым правдам...»
Иванне казалось, что и о нанесенной ей тяжелой обиде говорится в тягучей молитве, которую читали монашки во главе со стоящей впереди игуменьей Верой. Время от времени игуменья поднимала пухлую руку, как бы дирижируя.
...В то же утро капитан Садаклий был вызван к начальнику управления Самсоненко. Когда он прошел в кабинет начальника сквозь тамбур из двух соединенных дверей, издали напоминающих обычный платяной шкаф, то сразу почувствовал: будет разнос!
Самсоненко
— Что же это вы, батенька, а? Размякли под Львовским солнцем? Подозреваемый в шпионаже и терроре капитан Журженко, оказывается, вчера сам был у вас, а вы подписали ему пропуск и выпустили такую птицу на свободу? Как понимать такой гуманизм?
— Не всякий подозреваемый в шпионаже и терроре является шпионом и террористом,— спокойно ответил Садаклий.
— То есть как это? — опешил Самсоненко.— А письмо, которое я вам передал?
— Товарищ начальник, а если завтра прибудет анонимное письмо, что вы родной сын австрийского императора Франца-Иосифа Габсбурга, я тоже должен верить такому письму?
Садаклий мог позволить себе такую вольность, потому что уже хорошо изучил отходчивый, хотя и очень вспыльчивый временами, характер начальника управления.
Тот удивленно посмотрел на Садаклия и слегка улыбнулся.
— Короче говоря, вы берете на себя полностью всю политическую ответственность за доверие к Журженко?
Садаклий минуту помолчал и потом сказал глухо:
— Беру, товарищ старший майор!
В это время открылась дверь «шкафа» и оттуда быстро вошел с бумагой в руке дежурный по управлению.
— Сводка происшествий за ночь, товарищ начальник.
Самсоненко взял листок бумаги и стал просматривать его.
Привыкнув к перечислению грабежей и пьяных драк в этом городе, который совсем недавно стал советским, он читал торопливо. Но вдруг словно споткнулся — дважды перечел одно сообщение. Сморщив лоб, почесал затылок и уже вслух прочел:
— «Восемнадцатого июня в 22.00, после прихода пригородного поезда из Перемышля, возле кипятильника Главного вокзала найден тяжело раненный в ногу навылет из огнестрельного оружия неустановленного образца капитан военно-инженерных войск Красной Армии Иван Тихонович Журженко. Злоумышленника задержать не удалось. Раненый находится на излечении в больнице по улице Пиаров».
Самсоненко взглянул на Садаклия и сказал примирительно:
— Вот так штука! Не свалили анонимкой, так уложили пулей. Действуйте, товарищ Садаклий. Быстро!
Отправив две оперативные группы — одну в университет, другую в общежитие, где по наведенным им уже справкам проживал Верхола, Садаклий вызвал машину и поехал в больницу по улице Пиаров. Ему оставалось завязать пояс у халата, когда в кабинет главного врача позвонил оперативный уполномоченный, посланный в университет, и доложил, что нигде в аудиториях Верхолы нет. Через несколько минут из общежития на улице Кутузова также раздался звонок: со вчерашнего вечера студента Зенона Верхолы никто из его соседей по комнате не видел. Кровать не тронута. Все его личные вещи унесены.