Форт Далангез
Шрифт:
Сам-то я встретил утро за уединённым завтраком в собственном кабинете. Таким образом мне удалось избежать и пронзительных взглядов Амаль, и карабин-ной пальбы её юбок.
Уединённый завтрак предоставил мне и ещё одно преимущество — возможность незаметно выскользнув во двор, выкурить пару настрого запрещённых папирос, что я и сделал, залпом проглотив остывающий кофе.
Наш тифлисский двор — небольшое, правильной квадратной формы пространство, с трёх сторон окружённое каменными стенами построек, а с четвёртой — высокой каменной оградой с синими дощатыми воротами и калиткой. Во двор с галереи второго этажа спускается шаткая лестница, которой
В осеннюю пору это кухонное место обычно пустует, потому что прислуга выполняет свои обязанности в зимней кухне, расположенной в полуподвальном помещении дома, а у меня появляется лишняя возможность выкурить пару папирос в тишине и покое под свисающими богатыми по осени виноградными лозами.
Как хорошо смотреть на них! Подсвеченные осенним солнышком, виноградные ягоды похожи на кабошоны огромных драгоценных камней. Струйка табачного дыма преломляет солнечные лучи. Дымок принимает самые причудливые формы, а я люблю наблюдать за его изменчивостью.
— Ваше высокопревосходительство, разрешите обратиться, — услышал я знакомый голос.
Лебедев. Штабной ординарец. Чёрт его принёс в такую рань! Смутившись, я смял папиросу.
— Давай попросту, Лебедев, — вздохнул я. — Присаживайся вот сюда на колоду. Ну? Что тебе?
Смущённый Лебедев некоторое время смотрел себе под ноги, на брошенную мною папиросу. Небольшого роста, неприметной внешности, пронырливый и исполнительный, но при этом самоуверенный до заносчивости, что не очень-то к лицу нижнему чину. В то же время Лебедев умеет быть и незаметным, как предмет привычной меблировки. При всей своей простоватости, для штабной работы Лебедев во многом незаменим в силу и своей расторопности, и предусмотрительности, и умения находить решения в неординарных ситуациях. Вот и сейчас, заметив моё разочарование, он протянул мне початую коробку неплохих сигарет известной английской фирмы. Откуда и взялись-то такие в провинциальном Тифлисе?
Вытащив из коробки одну сигарету, я задумался, перестал обращать внимание на Лебедева и переломал одну за другой все имевшиеся у меня спички. Лебедев, по обыкновению ловкий и внимательный, чиркнул спичкой и дал прикурить своему генералу.
— Устали от вашего разведчика, Николай Николаевич? — услышал я его тихий голос.
Я поднял изумлённый взгляд, и изобретательный нижний чин тут же поправился:
— То есть я имел в виду вашего племянника, еврейчика…
Тут я конечно же рассмеялся:
— Опомнись, Лебедев! Каким же таким хитрым макаром еврейчик может оказаться моим племянником?
— Я хотел лишь сказать, что господин Ковших слишком много болтает, хоть и почётный гражданин, и чаевые от него всегда хорошие приходят.
— На каждый роток не накинешь платок, — вздохнул я. — Но мы-то никому не скажем, что Николай Николаевич курит?
— Есть такие люди, которые ничего не скажут, даже под пыткой, — Лебедев всем своим видом показывал нарочитую таинственность и даже последнюю фразу произнёс заговорщицким полушепотом.
Я кивнул и поднялся. Уйти мне мешал потухший окурок. Если б не Лебедев, я б сунул его куда-нибудь в дровник, меж хворостин или бросил под ноги, а так… Совершить подобное свинство в чистом хозяйском дворике — уронить честь перед нижним чином. Заметив моё замешательство, Лебедев продолжал:
— Есть тут татарчонок один. При полевом штабе обретается. Да вы же могли видеть его. Аллилуйя Джелакаев — махонький такой, незаметный, но наездник отличный и форейтор, если что.
— Да, навидался я на своём веку татарчат, — уклончиво заметил я, от всей души надеясь, что Лебедев не проболтается о моём тайном грехе ни Гале, ни, тем более, Александре Николаевне.
— Аллилуйя Джелакаев по-русски почти не разумеет, оттого и молчалив.
— Ценное качество для форейтора.
— Я к тому, что господин почётный гражданин города Кострома тут прегромко орали о некоей секретной операции…
— Тс-с! — пришлось и мне, приложив палец к губам, перейти на заговорщицкий полушепот. — Господин Ковших — не солдат, присяги не давал, а вот мы с тобой солдаты и нам болтать не пристало.
— Я только хотел сказать, что Аллилуйя Джелакаев особо трепаться не сможет, потому что по-русски и говорит-то не то чтобы плохо… просто стесняется порой говорить по-русски и оттого больше молчит. А читать и вовсе не читает, а потому содержания писем секретных не поймёт. Адрес на конверте надпишет, а выходит так, будто дьявол левым копытом начертил. — Лебедев, следуя моему примеру, также перешел на полушёпот и даже склонился ко мне так коротко, что я почувствовал исходящий от него запах. Так, ничего особенного: табак, немножко дегтярная смазка для сапог, немножко лошадиный пот.
— Зачем же такого "грамотея" при штабе держат? И ты-то сам как с ним объясняешься?
— Да так. Где фигу, где тычка, где глаза таращу. А держат его, потому что на самом-то деле он грамотный. В своей губернии у муллы татарской грамоте учился и несколько турских языков освоил для чтения и письма.
— Тюркских…
Слушая Лебедева, я вновь опустился на приглянувшуюся мне колоду. Курить всё ещё хотелось, но я почему-то стеснялся попросить у Лебедева ещё одну сигарету, а тайный свой портсигар я оставил в ящике рабочего стола.
— Аллилуйя Джелакаев с любым туземцем запросто объяснится, — продолжал Лебедев. — На любом мусульманском языке…
— Тюркском… Как, ты говоришь, его имя?
— …а по-русски и читать не умеет, — невозмутимо продолжал Лебедев.
— Подходит. Веди его ко мне. Поторопись.
Я поднялся, высматривая, куда бы бросить окурок. Приметив моё затруднение, Лебедев подставил свою твёрдую ладонь.
— Пожалуйте, Николай Николаевич!
Ох, уж этот Лебедев!
— Ты это… прости, брат, — промямлил я, опуская в его горсть окурок.
Лебедев удалился, чрезвычайно довольный моим смущением.
Минуло несколько дней, плотно занятых штабной работой и перепиской с Могилёвым [1] . Я не замечал ни каким-то чудом прижившуюся в моём доме Амаль, ни участившие визиты болтливого "племянника". Всецело поглощённый делами службы, я некоторое время существовал в некоем параллельном мире. Для дезинформирования штабных 3-й турецкой армии требуются более, чем слова — письма, приказы, распоряжения, подписанные лично мною либо другими высшими чинами. Целый ряд нерешённых задач не давал моим мыслям отвлечься на что-то иное. Женя Масловский со товарищи сидели не меньше недели день и ночь, задействовали всех штабных писарей. Материалы получились убедительными, но вопрос с их доставкой оставался пока нерешённым. Как-то там Павел Лебедев и его высокоодарённый мусульманин? Не может такого статься, чтоб Лебедев подвёл.
1
С 8 августа 1914 года по 28 февраля 1918 года ставка Верховного главнокомандующего Вооружёнными силами России находилась в городе Могилёв.