Форт Росс
Шрифт:
— Вот как раз для того, чтобы доказать нашим соседям, что они не русские, мы их и ищем! И где, по-вашему, их можно скорей отыскать?
— Думаю, что у индейцев и ищите, — резонно заметил отец Антонио.
Довольные, Завалишин, а за ним и Нахимов, поднялись со своих мест. В глазах аббата отразилось беспокойство.
— Как, вы уже уходите, дети мои? А теологический диспут? Вино, оно ведь к диспутам очень вдохновляет!
— Спасибо, святой отец! Мы обязательно продолжим в более подходящее время. Пока нам не до диспутов.
Аббат, тоже поднявшись с места, молча разлил вино по бокалам. На этот раз все трое выпили дружно, с причмокиваниями
— А традиции гостеприимства?! А Божий дар?! — продолжал, чуть заикаясь, уговаривать своих гостей святой отец. — Вино не допито! Жаркое не съедено!
Но Завалишин только покачал головой. Чуть пошатнувшись, он довольно потянулся и вышел из-за стола. Все уже давно были на монастырском дворе. Только они втроем с аббатом и оставались за столом. «Пора, — подумал Завалишин, — хорошим маршем, мы, пожалуй, до заката к индейскому поселению и выйдем!»
— Служба, авва! В другой раз, — благодушно улыбнулся он аббату. Но аббат вдруг грозно сдвинул брови, хотя в глазах его так и прыгали озорные искорки.
— А вот я вас, схизматики, не выпущу! Дверь — на замке. А меня, особу священную, трогать нельзя! Сразу в восьмой круг ада попадете. Вот не выпущу, пока правое учение Ватикана о чистилище не признаете, овцы мои! — И с этими словами аббат с неожиданной для его комплекции проворностью метнулся к двери и, захлопнув ее, запер на замок. Ключ он с победоносным выражением засунул в бездонный карман своей рясы.
Завалишин, глубоко вздохнув, с улыбкой посмотрел на Нахимова, который глазами указал ему на увесистую лавку, стоявшую у двери.
Ни слова не говоря, друзья вдруг сорвались с места и пока аббат пытался сообразить, что они собираются предпринять, ухватили лавку и стали с хохотом вышибать ею массивную деревянную дверь. При этом каждый удар они сопровождали молодецким «И-и-и, эх!»
Здоровяк-аббат от неожиданности замер, но тут же расплылся в улыбке. Забава ему понравилась, да и дело пошло скорей, когда он присоединился к офицерам. Еще минута — и через разлетевшуюся в щепы дверь во двор миссии вывалилась хохочущая троица.
Глава тридцать вторая
Лета 1820-го. Северная Калифорния. Индейское поселение на русско-испанской границе. Вечер.
Уже какое-то время Фимка силился открыть глаза. Солнце, сверкая огромным ярким шаром, выбивая из-под век кроваво-красные круги, не позволяло ему это сделать. Слух вернулся к нему первым. Точнее даже не слух, а оглушительный шум в ушах. Фимка никак не мог понять, о чем он ему напоминал, — этот рокочущий, с перекатами, шум падающей воды. Фимке казалось, что могучие струи водопада низвергаются где-то рядом с его ртом, и он даже широко его открыл, пытаясь вобрать в себя как можно больше живительной влаги, до которой он никак не мог дотянуться. Это было просто мучение! Не в силах более сдерживаться, Фима застонал. И в этот момент он наконец почувствовал капли влаги на своих запекшихся губах. На его лоб легло что-то прохладное. Морщась и превозмогая боль, Фимка разлепил веки. То, что он увидел, не сразу уложилось в его воспаленном сознании.
Рядом, а точнее, склонившись над ним, стояла та самая индианка, ослепительной наготой которой он наслаждался во время ее купания в водопаде. Он узнал ее сразу. Девушка держала в руках деревянную посудину, из которой небольшой деревянной же ложечкой вливала горьковатую жидкость в распухшие
Справа над ним, прямо над головой, нависло беспощадное солнце… «Хотя какое же это солнце, — наконец сообразил Фимка, — это же фонарь на видеокамере!» Вот что так больно жгло веки последние минуты! Да, вот и горящий красный глазок индикатора, указывающий на то, что его снимают. Наконец «солнце» погасло, и его место заняло счастливое лицо другой индианки. И лицо это, как в русской сказке, вдруг молвило русским языком:
— Ну наконец-то, а то мы с Димой уже хотели в аптеку смотаться… Ну ты как, герой? Ты хоть помнишь, что было?
— Марго! — обрадовался Фимка. Говорить все еще было трудно. — Что?.. Где?.. Когда? — попытался он сплести слова в предложение, но умолк, понимая, что это у него пока плохо получалось.
— «Что? Где? Когда?» — это передача такая, Фима! — чрезвычайно довольная тем, что Фимка пришел в себя, хохотнула Марго. — А мы в тысяча восемьсот двадцатом году, в Калифорнии, в гостях у индейцев племени Кашайа. У дочери вождя, которую ты, о Грозный Истребитель Ружейных Прикладов, спас, не жалея ни жизни, ни черепа!
Только тут Фимка наконец сообразил, почему он не сразу узнал Марго. Девушка и сама была облачена в индейские одеяние, которое ей, надо сказать, было очень к лицу. На Марго было платье, сшитое из тончайшей оленьей кожи, с бахромой по шву и перетянутое широким поясом, плетенным из ремешков. Помимо бахромы, платье было искусно отделано бисером. Руки Марго, как всегда, были оголены до плеча, открывая ее татуировку, которая взбегала к высокой шее девушки и теперь выглядела на удивление к месту. В довершение «костюма» в косички Марго, спускавшиеся с ее «ирокеза», теперь вплетены были еще и бело-черные перья! «Не удивительно, что я ее не сразу узнал, — резонно подумал про себя Фимка, — с этой индианкой они выглядят, как сестры…»
— Ну, Марго, ты даешь! — улыбнулся Фимка. — Тебя и не узнать…
Он вновь перевел глаза на «свою» девушку. Та, приняв это за молчаливую просьбу, с готовностью склонилась, поднося ложечку с жидкостью к его рту. Фимка попытался улыбнуться и, больше из вежливости, проглотил очередную порцию отвара. Тут ему снова пришлось сильно удивиться, ибо индианка, отставив чашечку в сторону, наклонилась к нему поближе и тоже заговорила по-русски. Фразу, которую она произнесла, она сопровождала плавными жестами, как будто Фимка был глухонемой.
— Песня Ручья и Фи-м'a-ка теперь друзья!
Девушка улыбнулась и, приложив пальчик сначала к своим губам, затем перенесла его к Фимкиному рту и нежно коснулась его потрескавшихся губ. Жест этот тоже был вполне понятен. Не в силах пошевелиться, Фимка во все глаза смотрел на девушку. Вид у него при этом был настолько обескураженный, что, как индианка ни крепилась, но все же и она прыснула от смеха. Марго хихикала, не забывая снимать трогательную сцену на камеру.
— Песня Ручья — это так зовут твою новую «герл-френд», Фим'aка, — пояснила Марго. Фимка тоже попытался улыбнуться, но губы его пока что растягивались с трудом. Варево, коим его потчевала индианка, помимо очевидных лечебных свойств обладало еще и каким-то анестезиологическим эффектом. Весь рот Фимкин онемел — правда, вместе с этим отступила и боль. С трудом оторвав взгляд от индианки, Фимка повернулся к Марго.