Фортуна
Шрифт:
Стеффенсен воспользовался случаем и спустился с трибуны, сохраняя свое достоинство; наступила глубокая тишина; рабочие столпились вокруг Абрахама.
В душе его как бы распустилась давно созревшая почка — юношеское, восторженное решение; он почувствовал в себе силу, решимость и вдруг осознал свое право действовать, уверенной рукой изменять жизнь и занимать в этой жизни свое место.
— Да, да! Я с вами! — вдруг воскликнул он. — Потому-то я и пришел сюда, что хотел быть среди рабочих, а не там, среди господ. Мы, мы… все рабочие — должны сплотиться! Я с вами! — и он протянул руку.
Руку эту хватали и трясли десятки рук. Никогда еще рабочие не видели своего управляющего таким статным, молодым и сияющим. Он медленно протискивался к воротам сквозь густую толпу.
Стеффенсен еще раз хотел заговорить и громко предложил сейчас же, здесь же на месте организовать общество, выбрать комитет и так далее. Но едва он заговорил, общее воодушевление сразу упало: все знали, что Стеффенсен «на заметке», дни его на фабрике сочтены и, связавшись с ним, можно нажить себе неприятности.
Предложения его были выслушаны и тотчас же заглушены громовым «ур-ра!» в честь управляющего. Все захотели выпить за его здоровье, но пить было уже нечего. Слуги поспешно сдвинули столики; торжество закончилось, и зрители расходились.
Рабочие тоже пошли по домам. Они уходили маленькими группами, предварительно пожав руку Абрахаму. Абрахам направился к городу в удивительно приподнятом и воинственном настроении.
Смутные картины воспоминаний, впечатлений от книг, прочитанных в отрочестве, возникли в его сознании и рисовали ему будущее. Он воображал себя во главе рабочего движения. Масштабы разрастались: вот он сжигает все мосты! Он бросается в бой против социальной несправедливости и устраняет ее! Когда Абрахам подходил к городу, ему уже представлялось, как отец и Клара склонятся перед ним и скажут: «Ты прав!»
Стеффенсен шел домой угрюмый, хмурый, и Грета была невесела: она досадовала на поведение отца и была не совсем довольна Абрахамом.
— Во всем мире нет таких трусливых рабочих, как вы! — сказал Стеффенсен старому плотнику, который был одним из участников депутации, подносившей серебряный сервиз.
— Не так-то легко противиться! — хмуро ответил плотник.
— Чепуха! Если бы только сплотиться!
— То-то же, что многие из нас сплотились… с дирекцией! — пробормотал про себя плотник.
— Ну и какую благодарность вы получили за это жалкое подхалимство?
— Это скажется впоследствии…
— Да! Скажется! — проворчал Стеффенсен; он понял намек.
День рождения профессора был праздником для всей городской «аристократии». После смерти жены профессора парадные обеды в этот день стали носить особенно торжественный характер, с традиционными речами и немного курьезным церемониалом.
Абрахам весь вечер пребывал в воинственном настроении, но не имел повода проявить его. Клара была мила, приветлива и нежна, как овечка. Только что на семейном совете со свекром они решили, что Абрахам за последнее время стал особенно нервным, поэтому говорить с ним следует очень осторожно, чтобы не ухудшить его состояние.
За столом тоже не произошло ничего, что дало бы Абрахаму повод для какого-либо выступления. Обед проходил тихо, мирно, и все были довольны.
Видя, как хмелеют окружающие, Абрахам беспечно пил вместе с ними, и, по мере опьянения, яркие картины боев во имя социальной справедливости тускнели в его воображении; звон бокалов и вилок заглушал воинственный марш рабочих колонн.
Абрахам встал и с бокалом направился к отцу — выпить особый тост, как было заведено с давних пор.
Увидя это, профессор сам поднялся из-за стола и отвел сына к окну, где они могли поговорить наедине.
— Я знал, что ты подойдешь ко мне, родной мой, дорогой мой мальчик! — задушевно сказал профессор и положил левую руку на его плечо.
Абрахам был тронут и что-то пробормотал, Но отец продолжал:
— В нашем мире действительно очень многое можно назвать недостойным фарсом; но нельзя недооценивать значения добрых и дружественных отношений между рабочими и работодателями! Уверяю тебя, чем искреннее будут эти отношения, чем лучше они укрепятся…
— Отношения с рабочими не укрепляются посредством шампанского и серебряных сервизов! — вызывающе ответил Абрахам. Он решил быть верным своей идее и говорил совершенно серьезно.
— Что ты хочешь этим сказать? — спросил отец и притянул его к себе за руку.
— Я ведь был сегодня там, среди рабочих, отец!
— Я видел тебя.
— И я примкнул к ним, я всецело согласен с ними. Они группируются вокруг меня!
— Ты основал организацию? — спросил отец холодно.
— Нет… Никакой организации… То есть, вернее, никакой настоящей организации… Но мы сплотились, понимаешь, от всего сердца… искренне поверили, видишь ли… — Абрахам смутился и покраснел: ему показалось, что роль его во всей этой истории только смешна.
Но лицо профессора просветлело и даже совсем засияло.
— Отлично! Это замечательно умно с твоей стороны, Абрахам! Так именно и должно быть! Теперь по крайней мере мы гарантированы от нелепых организаций, которые объединяют одиночек.
— Вот именно, — подтвердил совсем растерявшийся Абрахам.
— Да, да! — продолжал профессор. — Эти организации только на руку людям с мелкими страстишками, как, например, — профессор доверительно шепнул на ухо сыну, — как, например, вон тот наш уважаемый друг, директор банка Кристенсен!
Абрахам засмеялся, польщенный тем, что отец вместе с ним подшучивал над самым влиятельным человеком в городе, сидевшим во всем своем величии в нескольких шагах от них.
— Знаешь, на кого он похож сзади, папа? На слона! — шепнул Абрахам.
— Да, ты прав, — засмеялся профессор. — Но все-таки нам не следует стоять в сторонке и смеяться над нашими достойными гостями. Спасибо тебе, Абрахам! Ты сделал мне сегодня очень ценный подарок: в твоем искреннем доверии я вижу как бы возрождение доброго старого времени и надежду на счастливое будущее. Передай своим друзьям искренний привет от меня!