Фотограф смерти
Шрифт:
Дашка двинулась по периметру, уже не единожды осмотренному, но алгоритм работы требовал повторения. Снова песок. Снова окурок. Снова фантик. Дверцы шкафов раскрыты. Стандартное содержимое перевернуто.
Зеленые хирургические халаты. Пластиковые фартуки нежно-голубого оттенка. Нарукавники. Распотрошенная коробка с перчатками, в ней тоже ничего необычного.
Во втором зале разгром менее заметен. Белый свет стирает ненужные детали, вырисовывая ряды плитки. Сияет хромом инструмент на накрахмаленном полотенце… стоп.
Полотенце.
Черно-белая или скорее буро-бежевая, с потрепанными краями и трещинами на лицевой поверхности. Некогда плотная бумага стала мягкой, изображение тонуло в ней.
– Что вы нашли? – В голосе Анны прорезалось любопытство.
– Понятия не имею, – Дашка поднесла снимок к столу и, положив, подтянула лампу.
Фон все равно расплывчат. Видны кровать с балдахином и лежащая на ней девушка. Поза знакома. Вытянутые ноги – левая чуть согнута в колене. Ладонь накрывает стебель розы. Глаза открыты. Странные.
Девушка слепа?
Девушка мертва.
И судя по состоянию фотографии, умерла она очень давно.
Дашка потерла виски. Думай, голова. Думай! А лучше возьми телефончик и позвони Вась-Васе. Пусть он думает. Ему за это деньги платят.
– Папку принеси. Файл. Лист картона, – велела Дашка, склоняясь над фотографией. Трещины скрадывали мелкие детали, но все же Дашка разглядела узор на балдахине и покрывале кровати. Банты на туфлях усопшей. И родинку – на лице. Крупную черную родинку.
Дашка совсем недавно видела точно такую. И эта деталь не являлась совпадением.
Определенно не являлась.
А проверить было легко. Дашка и проверила. Она нашла тело, уже переодетое и уложенное в гроб. Разрисованные глаза были прикрыты веками, волосы украшены белыми цветами, и покойница выглядела не страшной, скорее уставшей.
– Тебе бы с Адамом поговорить, – сказала Дашка. – Он бы тебя понял. Он с мертвецами на одном языке разговаривает. А я вот бестолковая.
Черная родинка сидела над верхней губой. Похожа на ягоду смородины, приклеенную к коже.
– Вообще мне жаль, что так получилось. Ты, конечно, меня не слышишь, потому что все это глупости. Про душу, в смысле, которая ходит и слушает. Но если вдруг ты все-таки ходишь и слушаешь, то прими мои извинения.
Не те слова. И вообще слова не нужны. Просто-напросто Дашке противно прикасаться к телу.
– Того, кто это сделал с тобой, убили. Наверное, так справедливо. А я найду убийцу. И это тоже будет справедливо. Вот такая, блин, глобальная вселенская справедливость на примере отдельно взятой похоронной конторы.
На долю секунды Дашке показалось, что усопшая улыбается. По спине побежал предательский холодок, а руки затряслись.
Пить надо меньше. Тогда и мерещиться
И Дашка, решившись, коснулась родинки. Сухая. И холодная. А на пальце остался черный след.
Настоящая родинка была розовой, бледной. И данное обстоятельство не устраивало Николашу.
– А мы ошиблись, – сказала Дашка, когда Анна вернулась. – Он подделал документы не для того, чтобы спрятаться. Он подделал их, чтобы попасть сюда. К ней. Посмотри внимательно.
Анна послушно взяла фотографию в руки.
– И скажи, разве она тебе не знакома?
Приятно было смотреть, как изменяется выражение ее лица. Вспышками мелькают понимание, удивление, гнев, растерянность.
– Он… он что, сделал ей другое лицо?
Не другое. А то, которое должно было быть. По его представлению.
– Именно, – ответила Дашка, убирая снимок в файл. По-хорошему надо отдать его Вась-Васе, но Дашка уже знала: не отдаст. Не из ревности или обиды, а потому что в последние полчаса она снова чувствовала себя живой.
Охота на психа, как лекарство от депрессии? А почему бы и нет?
На место встречи Елена явилась за пятнадцать минут до назначенного срока. И, очутившись у старого дома кирпичной кладки, поняла, что эти пятнадцать минут станут самыми длинными в ее жизни.
Секундная стрелка бежит по циферблату. Карточка от Мымры прилипла к ладони.
Уйти нельзя остаться?
Бороться нельзя сдаваться?
Бесконечное множество вариантов знакомой конструкции. Главное – правильно поставить запятую.
Елена пошла вдоль дома. Некрасивое место. Квадраты окон мутны. Подоконники широки. Водосточные трубы пестрят ржавчиной, а кирпич черен, будто его дегтем измазали.
Елена знает такие дома. В них холодно и зимой, и летом. Сырость живет и пропитывает одеяла, подушки и одежду. Запашок пробивается сквозь вуали ароматизаторов и духов. Хуже его лишь вонь помойки. Баки ставят близко к окнам, а убирают через раз. И набившись доверху, мусор гниет и плодит мушиные полчища…
Самое отвратительное, что такие дома держат людей. От них не избавиться, как бы далеко ты ни уехал. Придет срок, и родные двери распахнутся со скрипом, а недовольная матушка скажет:
– Здравствуй, Ленка. Нагулялась?
Нет уж! Она не для того убегала, чтобы возвращаться. И удержится на свободе.
Кнопку звонка Елена нажала точно в срок. Дверь открыли, и человек в синем байковом халате сказал:
– Проходи. Бахилы надень.
Натягивая бахилы – все-таки не рассчитаны они были на пятидюймовый каблук, – Елена слышала, как щелкают замки, отрезая ее от внешнего мира. Руки дрожали. Сердце колотилось.
А если он псих? Если Мымра не помочь – избавиться от Елены желала? Глупости. Мымра и сама справилась бы. Одно слово, одно нажатие клавиши, и Елена исчезает из базы…