Фотограф
Шрифт:
Как я и думала, многие издания были посвящены архитектуре и искусству: изысканные, большие, тяжелые книги с плотными глянцевыми страницами и качественными фотографиями. Многие из них явно были дорогими – такие обычно кладут на журнальный столик, чтобы впечатлить гостей, – но у Страубов их было слишком много.
В одном из дальних шкафов часть книг стояла корешками внутрь, я достала всю стопку. Все они были о беременности и родах. Я пролистала одну из книг. В главе «Выкидыш» несколько страниц подряд были с загнутыми уголками. Кто-то написал на полях: «нарушение свертываемости крови, спросить Мецгера». Основываясь на датах на полях, я предположила, что у Амелии было четыре выкидыша, и все они произошли после рождения Натали. Это была ценная информация.
Я вернулась в кухню и заглянула в кладовку: пылесос, швабры, а также большое количество чистящих средств, стоявших ровными рядами. Вторая дверь вела в уютную комнату, где я еще не была, – похоже, это был кабинет, их домашний офис. Одну из стен заменяли большие стеклянные двери, которые вели на узкую веранду, огибавшую дом, спиральная лестница спускалась на задний двор.
В середине комнаты друг напротив друга стояли два письменных стола. Один из них явно был стол Амелии – на спинке стула висел бордовый женский шарф. Я просмотрела папки и стопки бумаг, которые были разборчиво подписаны и стянуты резинками. Амелия, как и я, ценила порядок. Лишь несколько наклеек с рукописными пометками омрачали идеально организованное рабочее пространство. На одном листке были слова «учитель по виолончели» и номер телефона, на другом – «Дженни Дуглас», а затем номер телефона и слова «срок родов 10 июля». Странно, не могу припомнить случая, когда мне была бы так важна чья-то планируемая дата родов, чтобы даже записать ее. На третьем листе бумаги после слов «биологические матери» следовали три имени. Возможно, Страубы планировали усыновить ребенка. Мой пульс участился.
Вернув каждую из записок на прежнее место, я села за стол Фритца. Его система хранения была не такой последовательной, как у Амелии, зато почерк мог рассказать больше, чем у жены. За эти годы я прочитала несколько книг о графологии и даже проверяла свои знания, сравнивая почерк и поведение знакомых. Узкие петли, выведенные Фритцем, указывали на напряжение, вероятно, в семейной жизни. Возможно, он был разочарован неспособностью жены выносить еще одного ребенка. Косо поставленные знаки препинания навели меня на идею, что у него невероятное воображение. От мыслей о Фритце по моему телу пробежала дрожь.
В десять тридцать, захватив с собой фотоаппарат, я поднялась на третий этаж, чтобы проверить Натали. Свет, падавший из ванной, освещал комнату, и я могла легко разглядеть лицо девочки. Она крепко спала, сжимая в руках плюшевого единорога. Я поправила тонкое хлопковое одеяло и села на край кровати. Поднеся руку к ее лицу, я почувствовала теплое дыхание.
Когда я смотрю на кого-то через видоискатель камеры, я словно вижу, что скрывается внутри. Я сделала несколько снимков спящей девочки – возможно, в какой-то момент подарю эти фотографии ее родителям. Грудь Натали почти незаметно двигалась вверх и вниз, лицо было худым и хрупким, как и тело. Она напомнила мне меня саму в этом возрасте, так же как и я, она нашла убежище в фантазиях. Дети с гиперактивным воображением обычно от чего-то убегают, пытаются от чего-то спрятаться. А у некоторых детей нет воображения, потому что оно им не нужно.
Я играла сама с собой в поисках идеальных родителей. Уж в парке развлечений мне было из чего выбирать. Со временем я нашла великолепную мать и приветливого отца и назвала их Изабель и Питер. Изабель была похожа на балерину, безупречная кожа цвета слоновой кости, длинная шея, выворотные ступни. У Питера были волосы цвета соли с перцем и большие ясные глаза. У их детей наверняка были бы все игрушки, куклы, книжки и платья, о которых я мечтала. В следующие несколько лет, когда бы я ни чувствовала себя плохо или была в депрессии, я представляла себя их дочерью. Со временем я забыла, как выглядели Изабель и Питер и как они разговаривали. Но в отличие от настоящих родителей, я всегда помнила о самом их существовании. Долгие часы под солнцем Флориды
Воспоминания о лишениях и горе иногда будто скрываются, и может показаться, что все в прошлом. Но на самом деле они совсем близко и готовы заявить о себе при малейшей провокации.
Встреча со Страубами напомнила о моей воображаемой семье – я всегда была уверена, что Изабель и Питер архитекторы.
Внизу хлопнула дверь, и я услышала шаги. Минутой позже я встретила Страубов, спускаясь по лестнице, камеру я спрятала в футляр. Я знала, что они не поймут, если увидят меня с фотоаппаратом. А для меня камера – еще одна пара глаз, помогающая интерпретировать мир вокруг.
От Фритца пахло алкоголем, и лицо у него было красное. Амелия, споткнувшись, подбежала ко мне и чуть не упала в мои объятия. Макияж у нее почти стерся, а губы были подкрашены неровно – помада размазалась и отпечаталась на зубах.
– Дельта, красавица, что это за цветок у тебя? – Она пропела первые строчки песни Тани Такер [2] . – Может быть, это увядшая роза давно минувших дней?
В голове у меня зазвенели колокола. Неожиданно, что Амелия знает эту песню. Это было еще одним знаком нашей прочной связи. Мать назвала меня Дельтой, потому что это имя подходит к фамилии Дон. Матери нравилась Таня Такер. Я не гордилась своим именем, но не могла от него отделаться. И Амелия пела мне так, будто все это понимала. Она меня поняла. Она узнала меня.
2
Американская кантри-певица. «Дельта Дон» – песня, ставшая популярной в исполнении Тани Такер. Ее главная героиня одержима до безумия давним воспоминанием о женихе, который ее бросил.
– Амелия думает, что умеет петь, – сказал Фритц. – Жаль, что она выросла не в Нэшвилле или Питтсбурге.
Этот комментарий, вероятно, был шуткой, но прозвучал несколько враждебно, хотя Амелия, похоже, его не заметила. Она полезла в сумочку и вытащила четыре хрустящих двадцатидолларовых купюры.
Мне и в голову не приходило, что они решат мне заплатить.
– Нет, не надо…
Знакомая боль сжала грудь, но, посмотрев в глаза Амелии, я поняла, что это не было попыткой меня унизить. Напротив, я увидела в них искреннюю благодарность и настоящую привязанность.
– Дельта! – воскликнула она, сунув купюры мне в руку. – Ла дивина! [3]
Глава 3
Колокола медленно затихали, пока я ехала на поезде домой в Краун-Хайтс, и полностью исчезли к тому моменту, как я вошла в квартиру. Кошка Элиза, бирманка цвета шампанского, встретила меня у дверей. Десять лет назад, прямо перед переездом в Нью-Йорк, я забрала ее из приюта в Орландо. У нее был незаурядный ум, чувствительность и способность понимать характер людей. Я считала ее своим самым близким другом.
3
Богиня (итал.).
Элиза обошла комнату, вскочила на спинку дивана, прошла по ней, как гимнастка, и вновь спрыгнула на пол. Повесив пальто и положив фотоаппарат, я прошла в кухню и насыпала корм в миску Элизы. Пока та ела, я протерла пыль со шкафов, журнального столика, маленького обеденного стола и кухонной стойки.
Окна моей квартиры выходили на север, во внутренний двор. Из гостиной была видна полоска неба на горизонте, внизу, во внутреннем дворе, преобладал бетон и стояло несколько жалких клумб с растениями и цветами. В попытке привести двор в порядок был даже сформирован комитет дома, но ни один из скупых жильцов не хотел тратить на это деньги.